«В каждом художнике заложен росток дерзновения, без которого немыслим ни один талант.»Иоганн Вольфганг фон Гёте
Опоздание… Со звоном бьющегося из-за бега пульса ты вбежала в аудиторию, где десятки глаз заставили волной подняться чувство стыда, которое ты упорно прикрывала дерзким прищуром в ответ. И только на преподавателя мельком взглянула, прося войти. Монстр легко улыбнулся, продолжая вести занятие и демонстрировать игру светотени с помощью штриховки, кивнул на твое обычное место в задней части класса у окна. Проклиная будильник и все, что с ним связано, ты тенью скользнула к своему привычному уголку, тихо поставив холст на мольберте да так и замерла у открытого окна, совершенно абстрагируясь от темы занятия, ровного голоса преподавателя и редких вопросов одногруппников, среди которых, как ни странно, людей было куда меньше, чем монстров. Да и группа была небольшая, всего семеро, не считая тебя.
А ты замечталась…
Лето дышало в настежь открытое окно: пахло влажным тополем, скошенной травой и немного бензином. Солнце чуть остыло после грозы накануне, роса блестела так пронзительно ярко, что ты видела ее переливы бриллиантов даже с высоты третьего этажа. Ветер качал мозаику листьев… Тени складывали на стекле сизый витраж… Вздохнула, вздрогнула даже от собственной рассеянности, и спешно вернулась к занятию, на лету ухватив суть задания и принявшись делать набросок карандашом, пытаясь тени уложить на объект. Инк, а так звали вашего немного чудно́го преподавателя, предоставил ученикам выполнять задание, и что-то перебирал на столе, изредка бросая на тебя задумчивые взгляды. Каждый раз разные… Ты пересеклась с ним несколько раз, ощущая, как от переливов этих клякс в зрачках душа снова плывет и клубится смутной тревогой, а потому стала избегать тянущее магнитом внимание монстра. Продолжила писать картину, запоздало отметив, что в раздумьях пишешь с натуры уже совсем другое. Не тоскливый натюрморт из ткани и яблок, а тени… окно… росу… Ты писала лето угольной сангиной, совсем забыла о карандашах, пальцы перепачкала в черноте землистой темноты под кронами тополя и разочарованно вздохнула, снова глядя за стеклянную преграду. Три шага до свободы…
Ты вернулась вчера так поздно. Рисовала в далёком парке на границе города, тонула в пейзажах, пока не стало темно настолько, что штрихи сливались с ночью. Вернулась домой, не поела даже, завалилась спать, едва отмыв пальцы от материалов. Словно витала в облаках, не в силах противиться порыву вдохновения, которое накрывало тебя каждый раз отчего-то именно накануне занятий, которые вел Инк, что сейчас тихо подкрался к тебе через весь класс, осторожно заглянув за плечо, пока ты опять увлеченно перерисовывала узловатую ветвь дерева за рамой оконного проема.
— (Твоё имя), это же… — начал Инк тихо, и ты вздрогнула так сильно, что рисунок частично перечеркнула черной линией, испуганно обернувшись к ярким глазам скелета, что с жёлтых звёздочек и голубых ромбов успели тут же смениться на капли синевы и обратно, — ой, ну что же ты… Давай исправим, — Инк быстро подвинул стоящий за вами табурет, сев совсем близко, бедром касаясь твоего. Перехватил материалы, неудачный штрих стёр какой-то своей кистью, что носил на поясе поперек груди и исправил некоторые линии, ломавшие чувство перспективы. А ты замерла рядом, словно током пришибленная, не зная, отодвинуться ли, сказать что-то, извиниться за своеволие или продолжать мять пальцы, по которым ещё расходилось чувство случайного прикосновения, когда монстр взял сангину из руки. А потом как-то сам собой твой взгляд перетек на профиль увлеченного Инка, что словно бы забыв обо всем, дорисовывал получившийся тобой мотив, надолго отклоняясь назад, чтобы на все взглянуть со стороны. Ты немного нахмурилась, ведь картина была твоей, а потому отважилась взять ещё и карандаш, чтобы продолжить работу, упрямо игнорируя близость учителя, хотя внутри от этого бурлила смесь совершенно диких красок жизни. Но показывать это было никак нельзя.
Запретно.
А потому, вновь штрихи, шелест грифеля, вздох. Но не твой, а учителя, столкнувшегося локтем с твоей рукой. Вы рисовали вместе какое-то время, будто не замечая, что кругом ученики, смотревшие на это явление, будто на чудо, ведь Инк был довольно дерзким монстром, себе на уме, помогал конечно, но не было ещё такого, чтобы этот скелет вдруг начинал с кем-то писать одну картину на двоих. Ты наивно полагала, что учитель заметит твои неудобства, избавится от странного забытия, но ничего подобного не происходило. Инк словно сел ещё ближе, грея боком последствия сквозняка, рисовал вместе с тобой, изредка вдруг поворачиваясь, ища взгляда и не давая спрятаться от своего.
Прозвенела короткая трель окончания пары, заставив тебя вздрогнуть и опять неаккуратно мазнуть линию на холсте.
Чертыхнулась, прикрыв глаза и замерев рукой над полотном, выравнивая ритм сердцебиения, но снова дернулась, когда звонкий голос Инка рядом нарушил шорох собираемых вещей.
— Завтра едем на закатный пленэр{?}[Пленэ́р — термин, обозначающий изображение на картине всего богатства изменений цвета, обусловленных воздействием солнечного света и окружающей атмосферы. Пленэрная живопись подразумевает создание картин не в мастерской, а на природе.], не забудьте ничего. Вечером около четырех встретимся на вокзале, — Инк чуть нахмурился, вынув из кармана смартфон, чтобы записать себе напоминание.
Ты уже поднялась, начала было торопливо собираться, как преподаватель остановил спешку, дернув тебя за край уже надетой куртки, побуждая сесть обратно, ощутимо толкнувшись о его бок и ногу. Слишком близко…
— Эй, ты чего так торопишься, (Твоё имя)? Я бы хотел обсудить твое отступление от задания, — тихий, но чистый голос звучал слишком приятно и обезоруживал, на корню обрубая все попытки сбежать и подумать обо всем, наверное, в тысячный раз.
— Вы как-то не очень были против этого на занятии, — буркнула ты недоверчиво и опасливо. Инк лишь довольно усмехнулся, чуть толкая тебя бедром, что с твоим шло вплотную, грея через ткань слабым теплом. В носу щекотало лёгким ароматом сладковатого акрила и дерева, какой всегда витал именно рядом с ним, и особенно ясно ты это ощутила в момент такой непрошенной близости, от которой внутри все скручивало комком застывшего жаром сургуча.
— Поздно было что-то менять, тем более ты действительно талантлива, — Инк откровенно наслаждался тем, что мог говорить с тобой так близко, почти опаляя твой профиль дыханием. Ты упрямо сверлила взглядом вашу картину и на монстра больше не смотрела. Не было сил и смелости на такой шаг. Казалось — посмотришь и пропадешь в бездне переливов красок в чужих глазах. Сорвётесь окончательно. Вы оба.
— Менять что-то никогда не поздно, — ответила тихо, взгляд опуская на перепачканные в сангине руки, отчего и ткань на светлых брюках несколько запятналась угольной пылью. Пальцы немного, едва заметно подрагивали не то от долгого рисования накануне, не то от волнения в ауре чужого присутствия. Инк опустил взгляд к этой лёгкой дрожи и вдруг совершенно неожиданно свою руку уложил поверх твоей, сероватым перламутром фаланг стерев с кожи отпечаток красителя.
— Согласен, — шепнул монстр, став как будто бы ещё ближе, но ты поняла, что вот он — край… Вырвала руку, чуть сбивчиво выдохнув, да ускользнула из аудитории, все вещи оставив уликой непрошенной близости.
Непрошенной, но, черт возьми, такой желанной.
На улице, свернув на соседнем проспекте, ты немного успокоилась, начав дышать глубже и оглянувшись на скрытые за домами стены своей Альма-матер. Улыбнулась чудаковато, фыркая смешливо, словно поняла, что повела себя почти по-детски. Но кровь не обманешь — она кипела по венам диким ритмом необузданных рек, толкаемая сердцем, что до сих пор звенело чужим именем, ветром выдоха повторяя: “Инк”.