Лейстер боялся, что депрессия приведет ее к потере разума.
Она бушевала, обвиняла всех приближенных, называла их убийцами, говорила, что ее вынудили подписать приговор, хотя прекрасно знали, что у нее не было этого в намерениях.
Как похоже на нее все это было! Я сказала Лейстеру, что она пытается переложить вину на других. Она даже говорила, что секретаря Дэвидсона, который принес ей приговор на подпись, нужно повесить. Сначала Лейстер, Берли и прочие, которые радовались устранению угрозы гражданской войны в Англии, были ошеломлены ее поведением, пока не поняли суть ее игры: она пыталась умиротворить врагов. Она боялась войны. Она знала, что испанцы готовят против нее Армаду. Она не желала, чтобы к ним присоединились еще и французы.
Шотландцев также нужно было принять в расчет. Они выгнали свою королеву, однако готовы были пойти войной на Англию, чтобы обезглавить теперь английскую королеву. Кроме того, угрозу представлял молодой Джеймс, сын Марии.
Затем стенания королевы стали менее громкими. В глубине души она понимала, что теперь, когда Мария устранена, жизнь для нее станет спокойнее, хотя обезглавлена была королева и то был прецедент. С другой стороны, дочь Анны Болейн начинала иногда понимать, что трон — небезопасное место. Она не желала, чтобы лишение головы королевы вошло в привычку. Она стала осторожна.
Вот какие, вероятно, проблемы мучили ее, но самой страшной была испанская Армада.
Шпионы Лейстера доносили мне, что королева очень привязалась к моему сыну. Эссекс возмужал, но не утратил своей привлекательности. Его каштановые волосы, сверкающие темные глаза, унаследованные от меня, очень притягивали взор. Он был, безусловно, тщеславен, как и я в дни молодости, и ему казалось, что мир создан для него и все должны разделять его взгляды. Одну черту он унаследовал не от меня — прямодушие. Он не выбирал слова и говорил то, что думал. Это было качество неблагоприятное для придворного, и, я полагаю, оно не находило одобрения у королевы, которая с дней своей юности была окружена льстецами, говорившими лишь то, что она желала слышать.
Я не переставала сравнивать Лейстера и Эссекса, потому, что они оба были фаворитами королевы, и думаю, она никого более так не любила, как этих двоих мужчин. Иронией судьбы было то, что, принимая во внимание наши с ней невидимые связи, она выбрала фаворитами моих мужа и сына, но мне доставляло истинное удовольствие слышать, как возросла ее любовь к Эссексу. Я желала, чтобы она все больше увлекалась им, так как это делало ее уязвимой. Я была настроена помочь Эссексу удержать эту привязанность королевы. Конечно, что могла я сделать, кроме как дать совет? Но могу с полным правом сказать, что я знала ее очень хорошо: ее силу и ее слабости. Это было известно мне благодаря нашему давнему соперничеству, так что я надеялась быть полезной Эссексу.
Я сомневалась, что он удержит ее любовь. Одно из главных преимуществ натуры Лейстера была, как говорят, способность «спрятать свои чувства в карман». Снова и снова он, «Глаза ее», оскорблял свою повелительницу и каялся, но всегда был прощен. Это был урок моему сыну, подавлять свои обиду и злобу и держать язык за зубами. Возможно, лишь сначала она находила привлекательной его утонченную внешность юноши, не сомневаюсь, что ее забавляли его прямолинейные высказывания, но долго ли она будет ими восторгаться?
Когда он приходил ко мне, он говорил о королеве, и его глаза сияли от восхищения.
— Она удивительна, — говорил он. — Ее не с кем сравнить. Я знаю — она пожилая женщина, но в ее присутствии забываешь о возрасте.
— Так хорошо возраст скрыт ее париками, румянами и пудрой, — добавляла я. — Я знаю от ее парикмахера, что сейчас для нее готовят двенадцать париков, и она особо озабочена тем, чтобы парики были того же цвета, как и ее собственные волосы в дни, когда она была молодой девушкой.
— Я ничего не понимаю в этих материях, — нетерпеливо отвечал Эссекс, — одно мне ясно: в ее обществе чувствуешь себя как в обществе богини.
Он имел в виду именно это, иначе бы не сказал. Я чувствовала, как волна ревности захлестывает меня, ибо моя любовь к Эссексу возросла еще более, что, я должна признать, произошло не без влияния королевы — женщины, отнявшей у меня сначала мужа, а потом сына.