Обойдя весь город, я вернулась на Казимеж. Сижу теперь в «Сингере» — похоже, единственном заведении в Кракове, которое работает в Сочельник. Здесь сегодня спокойно, все притихшие, грустные, что неудивительно: любому станет кисло, если он остался один в такой день. Можно, конечно, хорохориться, говорить, мол, да наплевать, но не стоит этим словам верить. Это лишь оборона, отчаянная. Мне ли не знать. Почти целый год, с Твоей смерти, я боялась, что не буду знать, что с собой делать в этот день, боялась прямо-таки панически, никакая другая пора меня так не пугала. Даже когда первые два месяца сидела не вставая одна в кресле в темной комнате, когда было всего тяжелей, когда кроме этого сидения в одиночестве мне ничего и не надо было, даже тогда меня пугала мысль о том, как я почувствую себя на Рождество. Наверное, этот праздник имеет для меня какую-то особую ценность. Не понимаю почему, я ведь неверующая. Но похоже, это неважно.
Вошла сегодня в пустой костел Святой Екатерины, уселась, наслаждалась покоем, эхом готической базилики, которое множит каждый шорох, кашель, каждое поскрипыванье деревянных лавок. В такие минуты здесь можно повстречать Бога, но когда собираются люди, Он сбегает куда подальше. Изгнанный из своего дома, Он бродит по городу. Видела, как Он гулял по бульварам, играл в шахматы на скамейке с такими же, как Он, дедками, видела, как пил кофе у Новорола и сквозь огромные окна смотрел на молодежь, танцующую в клубе «Под Адасем». А вечерами Он, случается, хлебает пиво на Казимеже. Сидит за крайним столиком, подальше от людей, разучившийся улыбаться. Он много знает, смотрит и молчит, приговоренный к вечной печали в наказание за все, что сотворил, а когда становится чересчур шумно, уходит в ночь. Иногда, когда попадется скучный собеседник, я с досадой оглядываю зал и вдруг замечаю недопитое пиво на пустом столике и никак не могу припомнить, кто там сидел еще минуту назад. Тогда понимаю, что это был Он, Господин Всё, Господин Никто, бесконечно одинокий, всемогущий владыка повседневности.
31 декабря
Вспоминаю тот день и телефонный звонок среди ночи. Город, увиденный сквозь капли дождя на окошке такси, искривленный, мутный. Помню болтливого таксиста и те десять или пятнадцать минут, что тянулись целую вечность, словно в кошмаре. Помню, как бежала по больничному коридору, казалось, он никогда не кончится, с каждым моим шагом коридор становился все длиннее и длиннее. Помню, как увидела Тебя через стекло, помню трубки, вонзившиеся в Твое тело. Помню, как медсестра вмиг подобрела, услыхав, что я работаю в онкологии, и разрешила остаться. Этакий профессиональный блат. Недостаточно любить, надо еще быть медсестрой. Помню врача, который развел руками и пошел дальше, не хотел ничего обещать, ничего ободряющего он не мог выдумать той ночью. Он был очень красивым, даже слишком, врач не должен так выглядеть. Помню, как раздался писк и по другую сторону стекла замельтешили люди. Помню, как вошла санитарка и принялась мыть пол по эту, мою сторону, будто решила воспользоваться минутой, когда все ушли туда. Помню звяканье жестяного ведра. Помню шум вентилятора. Помню, как в конце красавец врач снял фартук, сердито швырнул его в угол и вышел, а бригада замешкалась, слегка растерявшись, — не ожидали, что останутся без дела. Помню, как вернулась медсестра и вдруг вспомнила обо мне, велела уйти. Объяснять ничего не стала. А что тут объяснять? Она бы на любую грубость пошла, лишь бы избавиться от меня, лишь бы не сидеть со мной.
Помню, что не видела Твоей души, удаляющейся в небеса. Помню, что не думала ни о чем. И во всем происходящем не было ничего ни мистического, ни помпезного. Я вовсе не хотела припасть к Твоей постели и проститься с Тобой, осыпая поцелуями Твое мертвое лицо. Помню, хотела только уйти как можно скорее.
Помню, как в коридоре прошла мимо Твоих родителей. Они сидели, крепко обнявшись, меня не заметили. Их не пустили в операционную, они не имели счастья наблюдать Твою смерть, каждую ее секунду, чтобы она уже осталась с ними навсегда, не видели, как Твое тело взмывает вверх, подстегнутое дефибрилятором, как на долю секунды зависает в воздухе, будто на пике наслаждения, выгнутое дугой, чувственное, до конца прекрасное. Этого они не видели, их не пустили на спектакль, потому что никто из них не работает в больнице.