— Вы хоть представляете, каково это? — рявкнул вдруг Мальцер. — Быть запертой в металлическую оболочку и лишиться поступления любой информации, кроме той, что просачивается через зрение и слух? Дейрдре и так достаточно натерпелась. А когда на нее свалится еще и это испытание…
— Хватит, — резко оборвал его Гаррис. — Если вы доведете себя до нервного срыва, то этим нисколько ей не поможете. Смотрите — представление начинается.
Огромный золоченый занавес сомкнулся, скрыв несчастную королеву Шотландии, и разошелся вновь. На сцене не осталось больше места для печали и разочарований, словно пролетевшие с тех скорбных событий века навсегда изгнали их. На эстраду выступила череда маленьких танцовщиц. Их слаженные коленца и прыжки придавали им сходство с заводными куклами — неестественно миниатюрными и безошибочными. Телекамера скользнула вдоль всей шеренги, напоминающей штакетник; на лицах танцовщиц застыли натянутые улыбки. Затем камера переместилась на высоту театральных сводов, показав нелепо укоротившиеся фигуры артисток. Даже под этим нечеловеческим углом зрения было понятно, что они по-прежнему непогрешимо отбивают ритм.
Невидимая аудитория разразилась аплодисментами. Затем последовал танец с зажженными факелами. Танцор жонглировал длинными змеистыми языками пламени, пропуская их меж облачков, очень похожих на обыкновенную вату, но, вероятно, сделанных из асбеста. Его сменила пышно разряженная компания, заявленная как «Сильфиды», но мало оправдывающая это название. Ее участницы в псевдоисторических костюмах лишь приблизительно следовали знаменитому сюжету, продвигая в жизнь идею поющего балета. Потом снова показались поборницы четкости в танце, напыщенные и очаровательные, как и положено куклам.
Номера следовали один за другим, а Мальцер между тем уже весь извелся. Выступление Дейрдре было, разумеется, запланировано на финал представления. Целая вечность прошла, пока камера не показала крупным планом вышедшего на сцену конферансье с нарочито благожелательным лицом. Срывающимся от волнения голосом он объявил «гвоздь программы»: вероятно, ему самому только что сообщили, кого сейчас увидит публика.
Ни Гаррис, ни Мальцер его не слушали, но оба уловили волнение, охватившее зал, перешептывания и восклицания от нарастающего любопытства; время словно обратилось вспять, и зрители заранее предчувствовали, какое поразительное открытие их ждет.
На экране вновь возник золоченый занавес. Портьеры дрогнули и разошлись арками, открыв пространство сцены, заполненное мерцающим золотым туманом. Вскоре Гаррис понял, что эффект дымки достигается за счет кисейных занавесей, предвосхищая появление некоего чуда, будто обволакивая его величественный выход. Наверное, так выглядел весь мир в первое утро творения, пока ни земля, ни небеса еще не обрели очертаний в божественном сознании. Безусловно, оформление сцены в духе символизма было удачнейшей находкой, хотя Гаррис засомневался, не виной ли тому обычная спешка — возможно, подготовить вычурные декорации просто не хватило времени.
Зрители затаили дыхание. Заурядного выступления не ждут в таком напряжении. Разумеется, никто из них ничего не знал заранее — и все-таки они что-то предчувствовали…
Мерцающая дымка заколебалась и начала таять по мере того, как кисейные занавеси слой за слоем раздвигались. За ними царил полумрак, скрывающий ряд блестящих опор, оказавшихся перилами, вокруг которых и расположились тончайшие золотистые складки газовой материи. Все увидели, что балюстрада плавно поднимается слева направо, сопровождая лестничный пролет, покрытый, как и сама сцена, черным бархатом. Такие же черные драпировки неплотно сходились за галереей, пропуская отсвет тусклых искусственных звезд, подвешенных на темном небосклоне.
Наконец поднялась последняя газовая штора. Сцена пустовала — вернее, казалась пустой. Несмотря на расстояние, разделяющее комнату с экраном и помещение театра, Гаррис уловил, что зрители вовсе не ждут появления артиста из-за кулис: не было слышно ни шелеста, ни покашливаний, ни других признаков нетерпения. На сцене — с той самой минуты, как поднялся основной занавес, — чувствовалось чье-то присутствие; некто простирал на публику свое невозмутимое господство. Он выжидал момент, приковывая всеобщее внимание, словно дирижер, застывший с поднятой палочкой и обводящий взглядом оркестр…
На мгновение зал замер. Затем на верхней площадке лестницы, куда вели перила, обнаружилась чья-то фигура, до того казавшаяся одной из опор балюстрады. Залитая светом, она стала неспешно изгибаться, и ее платье из металлической сетки заискрилось под его лучами. Она едва намечала движения, пока просто привлекая к себе внимание, затем замерла, давая всем возможность получше себя рассмотреть. Телекамеры не давали крупного плана, и загадочная незнакомка оставалась неузнанной; телезрители видели ее ничуть не лучше, чем публика в зале.