Гаррис открыл было рот, но не смог вымолвить ни слова. Интерлюдия разыгрывалась между Дейрдре и Мальцером; у него же не было в ней роли, поэтому вмешиваться не стоило. Гаррис выжидательно посмотрел на Мальцера, который, по-видимому, уже оправился от наваждения.
— Ты… просто актриса, — вымолвил он. — Но… это ничего не меняет. По-моему…
Он замолчал. В его голосе появилась недавняя сварливая нотка; скорее всего, профессора начали осаждать прежние сомнения и тревоги. Затем Мальцер снова оцепенел, и Гаррис увидел, что тот не оставил принятого решения, и понял почему: он уже слишком далеко ушел по однажды избранному, стылому, безлюдному пути, чтобы возвращаться назад. Это решение стоило ему жестоких душевных переживаний, и он не хотел вновь с ними сталкиваться. Мальцер уже определил для себя удел, где ожидал обрести покой и безопасность. Он так устал, так вымотался за долгие месяцы внутреннего разлада, что был не в состоянии испытать все заново. Гаррис видел, что профессор ищет новый повод, чтобы уйти, и тот его вскоре отыскал.
— Ловко, — произнес он загробным голосом. — Наверное, ты сможешь обмануть и гораздо больше зрителей. У тебя заготовлено немало таких штучек, хотя, может быть, я не прав. Но, Дейрдре, — вдруг заторопился он, — ты все-таки не ответила на один крайне важный для меня вопрос. И не ответишь — но ты ведь тревожишься, не отрицай. Ты осознала собственную неполноценность, хотя и научилась неплохо ее скрывать — даже от нас. Но меня не обманешь. Ты не согласна, Дейрдре?
Она больше не смеялась. Руки ее опустились, а гибкий золотистый стан слегка ссутулился, будто бы могущество мозга, только что излучавшего волны непоколебимой уверенности, ослабло и вместе с ним обессилели неосязаемые мускулы, скрепляющие ее конечности. Сияние человечности в ней поблекло. Оно бледнело, пока совсем не угасло, словно остывающие угли в печи.
— Мальцер, — неуверенно откликнулась Дейрдре, — я пока не могу ответить. Не сейчас…
Они с нетерпением ожидали, пока она закончит мысль, а она вдруг вспыхнула. Дейрдре вышла из ступора — и запылала. Она двигалась столь молниеносно, что глазам было не уследить за ней, а мозгу — не успеть за зрением.
Мальцер был уверен, что размеры комнаты не позволят присутствующим удержать его силой, потому что обычный человек не сумел бы его удержать, если бы профессор вдруг решил сорваться вниз. Но Дейрдре не была обычной, как не была и человеком. Ее поникшая фигура по-прежнему стояла у зеркала и одновременно находилась у окна. Ее перемещения отрицали течение времени и взрывали пространство. Так же как кончик зажженной сигареты эмоционального курильщика описывает у вас перед глазами замкнутые круги, Дейрдре превратилась в одну непрерывную золотистую молнию, мечущуюся по комнате.
Как ни странно, ее очертания не теряли четкости. Гаррис чувствовал, что его рассудок не справляется с увиденным — впрочем, скорее от изумления, чем от быстроты, недоступной обычным зрительным рецепторам. В тот самый миг крайней неопределенности его хитроумно устроенный человеческий мозг дал неожиданный сбой и, взяв передышку, самоустранился внутрь себя, чтобы в краткую долю секунды проанализировать наблюдения. Мыслительная деятельность протекала вне времени, и слова за ней не успевали.
Гаррис понял, что стал свидетелем четырехмерного движения, осуществляемого человеческим существом. Одномерная точка, двигаясь в пространстве, создает двухмерную линию, а та в свою очередь в движении даст трехмерный куб. Теоретически движущийся в пространстве куб должен превратиться в четырехмерную фигуру. Никому еще не удавалось наблюдать, как трехмерный объект преодолевает время и пространство — до того самого момента. Облик Дейрдре не расплылся, каждое ее движение ясно прослеживалось, вовсе не напоминая при этом кадры на кинопленке. По крайней мере, человеческий язык пока не подыскал подходящих слов для данного явления. Мозг воспринимал его, не осознавая: не только слова, но даже соответствующие мысли не успевали описывать происходящее.
Наверное, Дейрдре не в буквальном смысле использовала четвертое измерение; возможно — поскольку Гаррис был способен воспринимать ее — все объяснялось гораздо проще, и тем не менее в это верилось с трудом.
Пока зрение с запозданием фиксировало ее местонахождение у противоположной стены, Дейрдре уже стояла рядом с Мальцером, крепко удерживая его за руки длинными гибкими пальцами. Она выжидала…
В комнате разлилось мерцание; волна сильнейшего жара обожгла Гаррису лицо. Затем все снова успокоилось, и Дейрдре тихо и печально произнесла: