Все кивнули, осознавая серьезность ситуации.
— Тогда за работу, — сказал Альберт. — Наша подпольная клиника не построит себя сама.
Глава 14: Взгляд профессионала
Елена Воронина всегда обладала тем особым зрением, которое отличает истинных медиков от простых держателей дипломов. Она видела человека не фрагментарно, как набор симптомов и диагнозов, а целостно — сложный роман, где каждая глава связана с предыдущей невидимыми нитями причин и следствий. Неврология научила ее читать людей по микродвижениям, по невысказанным словам, по тому, что таилось между строк повседневного существования.
И сейчас, перелистывая медицинскую карту Андрея Лаврова — этот странный медицинский палимпсест, где поверх старых записей о критическом состоянии накладывались новые, говорящие о невозможном исцелении — она ощущала диссонанс, неправильность композиции, как опытный редактор чувствует фальшивую ноту в почти совершенном тексте.
Что-то здесь не так, думала она, стоя у окна в своем маленьком кабинете на третьем этаже Городской больницы № 4. Что-то большее, чем просто экспериментальное лечение.
Дождь за окном — не просто осадки, а метафора этого неуютного мира 2047-го года — оставлял на стекле кислотные следы, словно слезы больного общества. Елена вспомнила лицо Лаврова, когда он говорил о своих новых ощущениях: эта смесь восторга первооткрывателя и детского испуга перед неизведанным. Так смотрят люди, перешагнувшие невидимую черту между привычным и непостижимым.
— Доктор Воронина, вас вызывают в третью палату, — прервал ее размышления голос медсестры через интерком.
— Иду, — ответила Елена, закрывая карту.
Направляясь по коридору, она снова вернулась к мыслям об Альберте Харистове. Она помогала ему, доверяла ему, даже восхищалась его гением…, но никогда по-настоящему не знала его. Он был для нее как древний манускрипт на полузабытом языке — она улавливала общий смысл, но многие слова оставались непереведенными.
Что ты на самом деле делаешь, Альберт? Какую игру ведешь?
Елена помнила первую операцию с нанокровью как болезненно яркий сон. Тогда все казалось ясным: экспериментальное лечение, шанс для безнадежного пациента, риск ради возможного спасения. Но сейчас, когда она видела результаты — не просто исцеление, но трансформацию — границы между лечением и чем-то иным размывались, как контуры предметов в утреннем тумане.
Три дня спустя, после очередного визита «доктора Верникова», Елена заметила нечто странное. Крошечную деталь, почти незаметную для обычного наблюдателя, но кричащую для ее натренированного взгляда.
Когда Альберт, все еще в образе пожилого консультанта, проверял реакцию зрачков Лаврова, его собственные глаза на долю секунды изменились — в них мелькнул металлический блеск, неестественный отсвет, как от хирургического инструмента под яркой лампой. Затем все вернулось к норме, но этот момент отпечатался в сознании Елены.
После ухода «консультанта» она подошла к Лаврову.
— Как вы себя чувствуете сегодня? — спросила она, присаживаясь рядом с его кроватью.
— Как человек, читающий книгу, в которой с каждой страницей появляются новые слова на неизвестном языке, — ответил Андрей с той особой задумчивостью, которая появилась у него после лечения. — И эти слова постепенно начинают обретать смысл.
Елена кивнула, осторожно выбирая слова:
— А доктор Верников… какие впечатления он на вас производит?
Лавров улыбнулся — не губами, а глазами, с тем особым пониманием, которое было за гранью обычной проницательности.
— Вы знаете ответ, доктор Воронина. Вы видели это сегодня, разве нет? Тот самый блеск в глазах, — он говорил тихо, так, чтобы агент ГКМБ в углу палаты не услышал. — Он такой же, как я. Только… дальше по пути.
Эта фраза — «дальше по пути» — засела в сознании Елены, как заноза, которую невозможно игнорировать. По какому пути? И куда он ведет?
В ту ночь она не пошла домой. Вместо этого она спустилась в подвальный архив больницы — царство пыли, забвения и бумажных историй болезней, которые система здравоохранения еще не удосужилась оцифровать. Здесь, среди пожелтевших страниц, Елена надеялась найти ответы.
Она начала с личного дела Альберта Харистова. Его официальная история была как экспозиция хорошо структурированного романа: блестящее начало, взлет, драматический поворот — отказ оперировать высокопоставленного чиновника ради спасения ребенка, последовавшее падение. Но между строк этой истории таились пробелы, эллипсисы, умолчания.