Глава 14
Гарнер обрадовался, что захватил с собой цветы. В палате Констанс их не было. Она сидела там — в потрёпанной футболке «Симпсонов» и шортах, босая. Она прибавила в весе. Немножко больше, чем требовалось. Раньше, в первые месяцы после Ранчо, она вообще едва прикасалась к еде, а теперь переедала. Он не знал, к добру это или к худу.
Она сидела за своим столом у окна, развернув экземпляр «Сансет Мэгэзин», и рассеянно смотрела картинки. Окно было широкое и выходило на лужайку, где пациенты госпиталя занимались лечебной физкультурой. Ещё там проводили спортивные состязания и праздники, а также выгуливали кататоников в колясках. Небо затянули облака, и света через окно сочилось немного. Деревья, отгораживавшие госпиталь от мира, начинали рыжеть и краснеть.
Минуту он простоял, глядя на неё и внутренне собираясь.
Ей лучше, сказал он себе. Ей и вправду лучше. Многомесячный делирий остался позади. Она перестала резать себе руки и кидаться на людей.
— Привет, дочка, — Гарнер положил букет цветов на столик у койки, присовокупив к нему упаковку печенья. — Принюхайся, как приятно пахнет. Я не про себя и не про еду. Я даже не про печеньки. Я про цветы. Любишь гвоздики, э?
— Конечно. — Она смотрела в окно. — Снова будешь с нами вечером телик смотреть?
В её интонации было нечто, низринувшее его в серую бездну безнадёги. Его будто продырявили насквозь. Но он сказал:
— По графику. Я на весь этаж печенек заготовил.
— В следующий раз привези Марсии другие сласти. Она печенек не любит. У неё пунктик на печеньках. Её однажды пытались задушить, пропихивая печенюшку в дыхательное горло. Это мама с ней сделала. Сказала, что слишком много ест, и попыталась ей урок преподать. Ну и вот, чуть её не убила. Печенькой.
Голос у неё был скучный, монотонный. Ему захотелось её обнять. Но он знал, лучше не стоит.
Она перелистнула страницу. Он предусмотрительно не задерживал взгляда на обрубке пальца. Помедлив, спросил:
— Ты пойдёшь на собрание анонимных?
— Угу. Меня тут уже год прочищают. На следующей неделе поплачемся друг другу в жилетки. Я ж тебе не сказала... меня выбрали ответственным секретарём городской группы.
— Отлично.
Её голос был ровным, как линия на ЭКГ Алевтии.
— Ну... — Он боялся спрашивать, чтобы Констанс опять не сорвалась в одну из тех истерик, после которых Гарнеру приходилось собирать себя по кускам. Но ведь уже сентябрь, и лечащий врач сказала, что этот вопрос надо задавать в начале каждого месяца, мониторить... Он глубоко вздохнул и ринулся вперёд: — Как насчёт того, чтобы остаться дома на выходные? Я тебя отвезу сюда в понедельник с утра. Думал, в пятницу...
— Нет.
— Может, подумаешь?
— Нет.
— Констанс, ну почему? — взорвался он.
— Я жила в этом доме.
Она смотрела в окно. Голос её оставался монотонным, но понизился на октаву.
Он ждал. Она больше не промолвила ни слова.
— Продолжай, — попросил он. — Пожалуйста.
Девушка покачала головой. Ему захотелось подойти к ней, обнять, да хоть за плечо потрогать. Но он знал: ей не понравится. Она не любила, когда к ней прикасались.
Впрочем, она хоть что-то сказала. Я жила в этом доме.
Она жила в этом доме, когда встретила Эфрама Пикси.
— Почему ж ты мне раньше не говорила, что дело в доме? Что ты из-за этого не хочешь приезжать... Я-то думал, дело во мне.
Она пожала плечами. Ему представилась вдавленная ботинком в грязь кукла Барби.
— А не хочешь провести со мной какое-то время в другом месте? Скажем, у тёти в Портленде?
С бьющимся сердцем он прождал ответа двадцать секунд, затем Констанс кивнула, и его охватило облегчение. Он хотел ещё спросить, как там лечение, но не стал.
— Рано или поздно, — сказал он, — тебе придётся оглянуться на всё, через что ты прошла. Понимаю, здесь это непросто, они ведь тебе не поверят. А я знаю, как всё было. Я тебя выслушаю, если так надо.
Она прикрыла искалеченную руку здоровой. Он знал, что́ этот жест означает: предупреждение.
Он опять подумал в открытую воспротивиться. Силком её разговорить.
Он заставлял тебя убивать! Только ты и я об этом знаем. Только ты и я понимаем, что на самом деле это не ты убивала — что он подчинил тебя и заставил. Только я один тебе поверю. Но Господь знает, и я знаю, и ты знаешь, а полиция не знает, и всё хорошо, и правильно, что тебя сейчас обуревают боль и тоска, которых ты тогда не чувствовала. Тебе нужно просто пропустить их через себя, пропустить и отпустить, пережить и сказать себе: Да, моё тело убивало людей, мои руки пытали людей, но это была не я, это на самом деле была не я, это был он, это Эфрам Пикси вселился в меня! Ты знаешь это на рациональном уровне, Констанс, и ощущаешь на эмоциональном, и тебе всего лишь надо отважиться проговорить это, осмелиться...