— Ага. — С чернильного неба сквозь прорехи в облаках на него смотрели звёзды. — Ты хочешь стать ветеринаром?
— Надеюсь. Чертовски надеюсь, правда. Я люблю животных. Мне нравится с ними возиться. Вы читали эту книжку — О всех созданиях, прекрасных и удивительных?
— Нет.
Он пытался почувствовать руки, лежавшие на рулевом колесе. Ему казалось, что управление телом кто-то перехватил, бесцеремонно отсоединив Лэнса: руки делали свою работу и даже больше, чем от них требовалось. Они меняли полосы, шли на обгон, чего он почти никогда не делал. Собственно, вообще никогда. Двухполосная трасса, ночь... он редко когда так спешил. К тому же в клубе Лэнс пропустил несколько кружек пива. Смысла обгонять не было. Смысла спешить не было.
Он обогнал ещё одну машину и увеличил скорость до полусотни миль в час.
— Вот так я и захотела стать ветеринаром, — говорила между тем Данелла. — Прочитав... эту книжку. — Девушка опасливо покосилась на спидометр. На повороте машину ощутимо занесло.
— Вам нравится вот эта песня «Битлз», да? — спросила она. — Вон та, что звучит из той машины? — Непрямой вопрос, с какой стати он так ускорился. Дорога теперь шла почти по берегу и сильно петляла. Пятьдесят миль в час — это слишком для такого участка. Но он продолжал увеличивать скорость: пятьдесят пять... шестьдесят... шестьдесят пять... семьдесят.
— Ой, — только и сказала девушка, когда они с трудом вписались в поворот. Твилли уставился на ворота Суитбайт-Пойнтского дендрария. Ворота были прямо по курсу. Он почувствовал, как сбрасывает скорость и поворачивает на парковку дендрария. Почему? Зачем здесь тормозить? У дендрария?
Не было никакой причины заезжать на парковку.
Не было никакой причины поворачивать оттуда на отводную дорогу, по которой обычно ездили грузовички садовников.
— С машиной что-то не так? — спросила Данелла.
Он попытался ответить, но не произнёс ни слова. Он подъехал вплотную к заграждению поперёк грязной дороги, к югу от главного комплекса, и погасил фары. Потом развернул машину, вытащил ключи зажигания, положил в карман, вылез, откинул цепочку, закреплённую на металлических воротцах, вернулся в машину. Данелла смотрела на него.
— Я тебе кое-что хочу показать, — услышал он собственный голос, снова запуская двигатель и устремляя машину вниз по грязной дороге. — Кое-что интересное. Ты не поверишь. — И он услышал, как добавляет: — Ты ведь интересуешься животными?
Ещё был смех, но Лэнс не мог утверждать, что рассмеялся вслух.
— А? — сказала девушка, чуток расслабившись. — Ага. Да.
Она подрабатывала в зоомагазине и мечтала стать ветеринаром. Может, в дендрарии есть берлоги чёрных медведей?
— Но... а у нас проблем не будет? Дендрарий-то закрыт...
— Нет, там работают мои друзья, — совершенно спокойно солгал он. — Я спросил у них разрешения.
Они ехали по дороге. В сумраке выделялись совершенно тёмные участки: там над дорогой нависали деревья.
— Почему вы не зажжёте фары? — спросила девушка. Голос у неё был безмятежный.
— Не хочу спугнуть животных, — услышал он собственный голос.
Потом нашёл подходящее место, остановил машину, потянулся к заднему сиденью и подцепил оттуда сумку с видеокамерой. Девушка вышла из машины, нервно озираясь во мраке. Он вытащил камеру из сумки.
— Это тут? — уточнила Данелла, поёжившись. — Медведь? Или что там?
Проверяя, заряжен ли аккумулятор, он отстранённо думал, что смысла вытаскивать камеру из сумки нет никакого. Зажёгся зелёный огонёк: камера включилась. Нет никакого...
Она смотрела на него, пока он снова включал фары. Она глядела, как он поворачивается, обходит машину и идёт к ней.
Брагонье разорвал перевязанный верёвочкой конверт, как ребёнок, спешащий достать подарок. Он нашёл конверт под перевёрнутой заброшенной лодкой на пляже рядом с дендрарием Суитбайт-Пойнт. Задумка сработала.
Брагонье извлёк из конверта видеокассету и, шаркая по персидскому коврику, спустился в подвал, где у него был обустроен домашний кинотеатр. Вставил кассету в проигрыватель, нажал кнопку и расслабился в удобном кресле, стоявшем почти у самого экрана. Без особой нужды бросил взгляд на подвальное окошко — закрашенное чёрной краской изнутри. Он сам его закрасил, когда купил дом двумя месяцами раньше. Никто не увидит. Никто не узнает. Снаружи царил великолепный солнечный полдень, а в подвале мог быть любой час суток. Брагонье считал, что этот час — 1:23 пополуночи.