«Не то чтобы у персонажей Джона Ширли шарики за ролики заехали, — комментирует Стерлинг. — нет: они просто не в курсе, где эти ролики вообще купить... Джон Ширли был тогда, в ранние дни, существом, полностью перпендикулярным всем людям Земли.»
Когда Суэнвик применил на практике пользовательское руководство по постмодернизму, на свет явились Ребел Элизабет Мадларк и Гея-Комбайн Вакуумных цветов. А почти за десять лет до того, в И пришёл город, Джон Ширли небрежными мазками набросал ершистое взаимодействие мятущейся, но бесспорно крутой девчонки Кэтц и её ситуативного союзника Стью с коллективным разумом мегаполиса. Даже аватар Сакраменто, прибывшая Стью на выручку, аки ангел Господень в тюрьму к Савлу и Силе, чем-то смутно смахивает на женское воплощение Геи.
Ещё прежде, чем вышла обновлённым и дополненным изданием Песнь под названием Юность, на Amazon кто-то в сердцах отписался под страничкой давнего бумажного издания, что рядом с этой трилогией Ширли Нейромант выглядит детски-комиксовым упражнением на заданную тему. Доберись я до него, глаза бы выцарапала, но анонимного комментатора отчасти можно понять: это на него так подействовала успешная попытка Джона Ширли сломать границы только что сформированного жанра.
В 1992 г. Hardline спрашивали у публики, захваченной нарастающим водоворотом гранжа и хип-хопа: Isn’t my love strong enough, I’m ready to rock you long and rough?
Я помню, конечно, что Hot Cherie введена в музыкальный оборот Streetheart, но в те годы ни киберпанку, ни харду, ни хэви ещё, казалось, ничто не угрожало; зловещие нотки вопрос приобрёл позднее, с кавером от Джоэли и компании. Тем же вопросом могли задаться киберпанки, увидев, как набирает силу и размывает песочные замки Иного Плана новая космическая опера, а вослед ей поднимается буря слипстрима. В начале 1990-х тенденцию уже невозможно было игнорировать, хотя бы и при желании закрыть на неё глаза зеркальными очками; с той поры многие искренне уверены, что ковбои Гибсона из Гипериона — всего лишь выдумка Дэна Симмонса, и заблуждения эти с трудом поддаются лечению. Ответ аудитории — пригодный что в случае Hardline, что в случае киберпанк-тусовки, — я как-то увидела своими глазами.
Был он начертан огненными буквами на затёртом ситилайте, некогда занятом рекламой Marlboro, и гласил: Maybe... you should go and fuck yourself?
Сдвиг парадигмы в фантастике и музыке киберпанки и рокеры восприняли по-разному.
Кто-то бросал сцену и литературу. Кто-то сбивался на бессильные диатрибы, как Джени Лэйн из Warrant, вынужденный раз за разом, с покорностью музыкального автомата, выпекать пирог Cherry Pie. А кто-то, как Виндж, Гибсон, Стерлинг и другие, оставлял пробитые стены жанровой темницы далеко в зеркале заднего вида. И первым указал савлам и силам новую дорогу из Дамаска именно Джон Ширли. К началу 1990-х все три романа Песни под названием Юность уже вышли в свет, а в паруса киберпанка задул Zeitgeist живительной синкретики.
Это не значит, впрочем, что путь самого Ширли был усыпан одними розами; нет, фейнмановский интеграл приходится брать по всем кривым дорожкам пузырьковой камеры.
В Речах Эйрика у Одина спрашивают, с какой стати призвал он конунга Норвегии Эйрика в Вальхаллу, отняв у него победу в сражении, и Всеотец отвечает, что даже ему неведомо, когда Фенрир обратит мрачный взор свой к обители богов.
За Джоном Ширли гналось немало волков; из их челюстей он зачастую вырывал и победы, и поражения.
Так, в Мокрухе сошествие преподобного Гарнера в преисподнюю Южного Централа заставило бы выйти в коридор за сигаретой не только меня, но и, уверена, Данте. Ширли, изживавший Мокрухой собственную зависимость, в нескольких интервью открыто отождествляет себя с Гарнером. То были годы, когда на конвентах Ширли переворачивал столы и разбивал бутылками чужие головы.
А однажды сокрушил чужую бутылку своей собственной головой.
Хотя Ширли-Гарнер в Мокрухе ищет Бога и борется с психическими вампирами, служителем организованного культа его не назовёшь. Если культ в романе кто и воплощает, так это его противники, заражённые эфирными червями. Гарнер же перед лицом смертельной угрозы пытается вспомнить хотя бы одну молитву из Библии — и не может. Не то чтобы Бог у Ширли умер, повинуясь расстрельному приказу Ницше, нет; но Ширли, обращаясь к хоррору, с неизменной убедительностью показывает, как легко влить ядовитое вино в старые мехи организованной религии.