Прентис отлучился в туалет. Чёртово пиво. Оттуда он окликнул Джеффа:
— Знаешь, я думаю, тебе не стоит досматривать матч до летального исхода. Может, переключимся лучше на баскет? Ну или, не знаю, фигурное катание. Проверь программу.
— Нет, я досмотрю это шоу уродов до конца. Я понесу этот крест вместе со всеми верными фанами «Доджерс»!
Прентис вернулся в комнату и несколько раз присел на корточки, разминая ноги. Он слишком долго сидел без движения. Снаружи сумерки уступали место ночи. Шум от бассейна почти стих. Через стены смутно пробивалось ворчание других телевизоров, главным образом на новостных каналах. Потом началась очередная рекламная врезка про пиво. Джефф поднялся, прошёл к французскому балкончику и уставился на догорающий вдалеке, над противоположной крышей, закат. Крыша была черепичная, имитирующая испанские домики. Такая же, как у собственного дома Прентиса.
— Ебать-копать, — молвил Джефф. — Ещё и братан...
Прентис вздохнул. Ну ладно, а вдруг разговоры о Митче отвлекут его от мыслей об Эми?
— Когда ты в последний раз его видел?
— Шесть или семь недель назад. Ты понимаешь, можно, конечно, вызвать копов, объявить его в розыск, но он же в строгом смысле слова не пропал. Он сказал, ему есть где жить. Не сообщил, у кого. Сказал, хочет жить своей жизнью, сделать карьеру, сколотить капитал, может, заделаться рокером и подписать контракт с рекординговым лэйблом...
Он пожал плечами.
— Джефф, мне кажется, рановато ему ещё сколачивать капитал.
Силуэт Джеффа против окна стоял спиной к Прентису. Тот видел, что плечи Джеффа напряглись.
— Хочешь сказать, что я его бросил на произвол судьбы?
— Я не обладаю достаточной для таких вердиктов юридической квалификацией, — сказал Прентис, вспомнив мумию в ящике.
— И то правда. Но... не знаю. Может, и так. И знаешь что? Я был, пожалуй, рад, как мальчуган на меня смотрит. Я с ума сходил, когда думаю, что он без меня наделает. А тут он пропал... и я искренне хочу оставить ему шанс жить своей жизнью.
— Поджав хвост?
— Типа того. Глупо. Я вчера звонил, пытался его найти. Кое-кого поспрашивал. Его тоже давно не видели. Он ушёл от своей девушки, Эвридики. Как в воду канул. Не исключено, гниёт сейчас в какой-то канаве.
— Он сидел на наркотиках? — спросил Прентис, оглядываясь в поисках выключателя, потому что тьма в комнате сгущалась.
— Иногда. Но редко. Я этого не переношу. Но без меня...
— Тогда он мог угодить за решётку. Недавно устраивали облаву на наркош.
Прентис включил свет. Джефф развернулся и посмотрел ему в лицо.
Двигаясь, словно в замедленном повторе, он стряхнул крошки чипсов с аккуратно подстриженной чёрной бородки, вытер нос тыльной стороной ладони, и Прентис увидел, что глаза его блестят от слёз.
— Я должен обзвонить полицейские участки и больницы. Попробую его найти.
Он направился было к телефону рядом с футон, положил руку на трубку и застыл.
— Я только вот что думаю. Возможно... едрит вашу мать, а я и не вспомнил...
— Что?..
— ...что последним человеком, который видел Митча... последним, кого я знаю... была твоя Эми.
Придя в сознание на несколько минут, Митч решил, что это явно не тюремная клиника. Обычный госпиталь, потрёпанного вида, куда обычно свозят бедняков, и подчас они оттуда возвращаются, а иногда нет.
Он чувствовал себя более или менее нормально, пока не попытался шевельнуться. Ощущение возникло такое, словно он связан колючей проволокой. Лежи — и она тебе не слишком мешает; шевельнись — и вонзится в тело. Казалось вдобавок, что в кости ему залили свинец. Поднять их нечего было и думать.
Он скосил глаз на свою кисть, по которой тянулась чёрная полоса, а рана и кожа вокруг неё были обрызганы дезинфектантом оранжевого цвета. Его перевязали, как тряпичную куклу: по груди, ногам, рукам. Неужели он успел добраться и до таза? Успел ли совершить то, о чём думал, теряя сознание: оскопить себя?
Больше Чем Человек был бы рад...
Но его поглотило забытьё, и он утратил контакт с Больше Чем Человеком и со всем прочим. Пока не проснулся здесь, в этой кровати, в этом госпитале, в средоточии боли.
Не двигайся. Даже не шевелись. Потому что придёт такая боль, которую даже тошнота бессильна обуздать, и в конвульсиях ты задёргаешь руками и ногами, и боль нахлынет с новой силой, а потом... потом даже представить боязно.
Он лежал, плавая на течениях тошноты и медикаментозного дурмана, с пересохшей глоткой, а потом явилась медсестра и склонилась над ним, изумлённо покачивая головой.