Потом тяжесть пропала. Ей показалось, что ангел махнул крылом между ней и болью.
Боль ушла.
Она снова почувствовала ноги.
Она не испытывала больше чудовищной тяжести.
В том месте, где у неё подкосились колени, в гравийной дорожке остались глубокие царапины.
Ну ладно, проваливай, Констанс. Убирайся, ты, грязная шлюшка. Ты всё равно не любишь меня. Ты меня никогда не любила. Вали. Убирайся. Наслаждайся собой.
Слова эхом отдались в её голове и затихли.
Она поднялась на ноги. Неужели он и впрямь отпускает её?
Она пошаркала по дорожке. Добралась до угла, повернула. У неё не было ни цента. Хотя постойте, в джинсах... доллар мелочью.
Доллара как раз хватило, чтобы купить билет на автобус до города — тот резво подкатил к девушке по бульвару, точно в нетерпении предвкушая долгожданную встречу.
Она знала, что это Сансет, в Голливуде, и толпа, клубящаяся у входа в рок-клуб, скорее всего, собралась послушать какую-нибудь восходящую звезду тусовки. Она слышала, как внутри колошматят по инструментам рокеры. Было часов одиннадцать вечера, спустилась темнота, а она проголодалась и устала. Вот, пожалуй, и всё, что она знала. Она позвонила папе домой, попросив оплатить вызов с его кредитки. Ответил мальчишеский голос.
— Резиденция преподобного Гарнера!
— Кто вы? — спросила она. Мальчишка объяснил, что его зовут Джеймс, а папа нанял его присматривать за домом, пока сам в разъездах, и она сказала ему:
— Это Констанс. Я просто хотела сказать папе, что со мной всё в порядке, и я... э-э...
И тут она повесила трубку. Она сама не понимала, почему так сделала. Почему не рассказала, где её искать? Почему не захотела чтобы папа её разыскал?
Она снова подумала про копов. Но ведь она убивала людей, и плевать, что это Эфрам её заставил. Она убивала. Она пытала и резала людей на части, и стоит ей выдать Эфрама, как полицейские загребут в кутузку и её тоже.
Они ни за что не поверят, что её принудили всё это совершить. Они ни за что не поверят, каким именно образом Эфрам её заставил.
Какие у неё доказательства? Никаких.
Разумеется, она может по крайней мере донести на Эфрама. Остановить убийства. Они ухватятся за любую ниточку, ведущую к Мокрухе. Они проверят её сообщение.
Почему же она этого не делает? Донести легко и без денег, позвонив 911. Что её останавливает?
Она сжалась. Эмоции пришли в такое расстройство, что она совершенно растерялась, не понимая, как поступить, куда податься. Одна эмоция постепенно возобладала над остальными. Она не сразу распознала это ощущение.
— Нет, — сказала она вслух. — Забудь. Нет.
Она встряхнулась, чтобы избавиться от мерзкого ощущения, и пошла к зевакам, не вполне понимая, чего ей надо.
Она отыскала их без особого труда. Трое парней, явно без подружек. Парни с фантастическими многоцветными причёсками, подобными оперениям экзотических птиц, в кожаных куртках, с бейджиками и военными инсигниями на отворотах — выделяются из толпы как могут, любыми официальными и в то же время неуместными побрякушками.
— Приветик, парни, — сказала она, остановившись рядом и сделав вид, словно только что их заметила. — Я вас нигде не встречала? На вечеринке в Долине у той чиксы? Как бишь там её?
Она держала искалеченную руку в кармане куртки.
— О... Оливия? — подсказал один из парней. Он был в тёмных очках и чёрных крагах без пальцев. Как и у остальных, пояс его был утыкан металлическими шипами, и такие же шипы торчали на отворотах ковбойских сапог из змеиной кожи.
— Ага, — согласилась Констанс. — Я думаю, что как-то так. Оливия. Я немножко выпила. Плохо помню.
— Вау, — сказал другой, повыше, светловолосый, с крупным кадыком. Он купился. — Ты знаешь, я тебя припоминаю. Это не ты та чикса, что в бассейн свалилась?
— Точняк. Это была я, прикинь?
— Ой, чувиха-чувиха, — цокнул языком самый маленький, он же, судя по манерному вялому рту и коровьим глазам, самый тупой из троицы. Темноволосый, прыщавый, со сросшимися бровями. — Так и не поймёшь, что реально набралась, пока не свалишься, угу? — Он выговаривал нарвалась, а не набралась, и понешь вместо поймёшь. — А какого хера нарываться, пока не нарвалась, п’няешь?
— Понимаю, — сказала Констанс с принуждённой усмешкой. Зеваки подбирались ближе к дверям. Трое неприязненно поглядывали на дородного вышибалу, дежурившего там. — Мне ещё нет двадцати одного. Думаете, меня пустят?
— Ага, чувиха, чо ж не пустили б, — ответствовал маленький тупица. — Они всё пофиксят. Если нету двадцати одного и не пьёшь, всё равно запускают в клуб, п’няешь? Можешь себе прохлаждаться в главном зале. Слышь, косяк пропустить не хошь?