Звук повторяется. На этот раз задействованы четыре ноготка — указательного, среднего, безымянного и мизинца. Мужчина крадётся к двери, сохраняя грацию и достоинство пантеры. А вот встаёт, приникнув ухом, по-человечьи. По ту сторону вздыхают. Затем доносится переминание с ноги на ногу и-о хвала Аллаху! — шаги. Незваный гость спускается по лестнице. В несколько прыжков Абдель оказывается в «машрабии». Резные решётки закрывают балкон снаружи, делая его недоступным для любопытных глаз.
…Из дома выходит женщина в хеджабе. Она делает движение шеей, точно намереваясь взглянуть на балкон, но в последнюю секунду раздумывает. Несмотря на полноту, движения гостьи легки, из чего Абдель заключает: молода. Взглядом он проводит её спину до бассейна. Дальше ему мешает здание ресторана. Но и без того ясно: незваная гостья направляется к корпусу, где селят европейцев.
Отдав дань неизбежным в его положении размышлениям, Абдель возвращается в кухню, чтобы принять лекарство. И тут его настигает приступ долго сдерживаемого кашля. А когда последнее надсадное «кхе» смолкает, за дверью слышится смешок. Затем женский голос на чистом русском языке цитирует бабушку Айшу: «Любви и кашля не утаить!»
Утро всегда мучительно. Это отождествление своего «я» с распростёртым на постели телом.
«Киця-кицуня».
Первая картинка врывается в сознание шаровой молнией. Девочка в индиговом купальнике поёт песенку о котёнке.
Вторая картина.
Крепко сбитый, но уже начавший оплывать мужчина — этакий великан на пенсии. Круглое простецкое лицо перечёркивают ржаво-коричневые усы. Когда поляк говорит, они напоминают провода под напряжением. Прежде усов не было. Но слово-паразит, эта ментальная примета, осталась. Отсюда и кличка.
«Мабуть». Узнал ли он тебя?
Из университетских лекций по психологии ты усвоила:
«Мозг — это разработчик стратегии по выживанию. Он искажает воспоминания, что причиняют боль. И всё-таки … Отрицая и переиначивая, мозг остаётся зеркалом. С этим тебе придётся считаться, ибо в голове снова звучит…»
— Киц-киц-кицуня!
«Мабуть» и его семейка потревожили тот эмоциональный ил, который лучше не трогать. Из-за этого в душе взметнулась мутная взвесь.
Ты с усилием поднимаешься и тащишься в ванную — смывать воспоминания.
Яркие вспышки помечают небо пунктирами и, достигнув пика, устремляются вниз. Салют! В тысячах зрачков отражается его сверкающий «шатёр». А в следующее мгновение воздух взрывает крик. Это живые факелы вспыхивают то там, то здесь. Они мечутся по площади, пока не превращаются в обугленные остовы. От них, как под гипнозом, невозможно оторвать глаз.
«Может, это и есть Хеллоуин?»
Новый залп. Сияющий купол «фейерверка» с шипением надвигается на поднятые головы.
«Киношные спецэффекты?»
«Гори, гори, моя звезда!» — несётся из цветомузыкального фонтана.
Она вскакивает на его гранитный барьер.
Где-то рядом по-звериному воет женщина.
Она закрывает глаза и прыгает в воду. Прямо в отражение «фейерверка».
Сколько ни тренируй задержку дыхания, наступает миг, когда судорога, посылаемая из мозга, вернее, его дыхательного центра, заставляет разомкнуть сцепленные губы и зубы.
Она тоже попыталась сделать вдох. Но лёгкие как-будто слиплись. В ушах — мелодичный звон: это вода устремилась во внутренности.
Ничего уже не имело значения. Ничего не имело названия, которое стоило бы произнести.
И всё-таки она вспомнила.
— Иисус! — позвала она, как когда-то учила мать.
Иисус не откликнулся.
Вместо него возник пловец с глянцевым, шоколадным торсом. Не то драйвер — проводник, не то Милко. Знакомая наизусть ладонь (всё-таки Милко!) потянулась к скрюченной в последней схватке кисти. Их пальцы сомкнулись. И он поплыл, увлекая её за собой. Туда, где нет боли. И можно сделать вздох.
Женщина судорожно вдохнула и… проснулась от стука собственного пульса. Ей опять приснился репортаж о кассетных бомбах. Его сделал Милко. «Милосердные ангелы». Так называлась американская операция в Югославии в 1999 году.
Они познакомились в Москве. Две советские Людмилы и болгарин Людмил, которого все называли Милко. Молва приписывала им секс втроём. Враньё! Младшая в троице-Люся, отличалась консервативностью взглядов, присущей девственницам. И всё-таки позволяла снимать себя обнажённой. Людмила Гудкина, единственная девушка из группы фотографов на факультете журналистики, убедила, что у неё «выразительный бюст». Позднее, увидев снимки в иностранном журнале, модель согласилась с этим утверждением. Люся Майко (Люсиль она станет позже) изумлялась непрошибаемому цинизму, с каким будущий фоторепортёр держала себя. И срабатывало же — в том числе и с болгарином Милко! А в него влюбиться — как с горы скатиться, так говаривала Люсина матушка.