— Но почему звериной?
— Да хотя бы потому, что существование ее признает и сама советская власть. Вы ухмыляетесь? Напрасно. Звериная ненависть это не какие-то там литературные пассажи в поэзии Маяковского, который со сладострастием мечтал расправиться при помощи нагана с белогвардейцами, «укрывшимися в парижских кабаре». Оставим в покое советскую прозу и поэзию. Это, в общем, не документы. Документы — это советские газеты.
Собеседник вытащил из кармана вырезки из газет и пошел шуршать ими.
— Погодите, — просил он, — повремените чуточку. Да, вот она — первая и наиболее краткая. Заметка из «Советской молодежи», за 18 ноября 1964 года. О том, как в Риге судили одного, ну, понятно, врага, ненавидящего строительство «нового мира». Этот ненавистник девятнадцать лет со своею ненавистью прожил, по газете, в Галянских лесах. Заметка — хроникальная. И не особенно выразительная. А вот дальше, — Собеседник поднял брови, — дальше — целое художественно-документальное произведение, этакие садистско-звучащие заметки известного советского очеркиста Пескова. Заметки под названием «Дезертир», помещенные в «Комсомольской правде» за 16 сентября 1962 года. Начинаются заметки довольно игриво.
…Степное село Битюг-Матреновка, Воронежской области. Гуси на зеленых широких улицах. Трактор тянет по улице ярко-красный комбайн для уборки свеклы. Белые мазанки. Белое двухэтажное здание школы — окна еще в известке. Ведра с краской, доски, груда кирпичей…
— Лирика? — спросил Собеседник. — А нужна она «Комсомольской правде», чтоб — вслед за ней — на целой странице рассказать о Николае Тонких. Николай Тонких в злобной, звериной ненависти ко всему «строительству» спрятался на чердаке своего дома и там — в одиночестве — провел двадцать лет. Или, как говорит очеркист Песков:
Страшные двадцать лет. Семь тысяч дней, похожих, как близнецы. Двадцать лет человек пролежал на старой овчине…
— Это уже не лирика! — воскликнул Собеседник. — Это трагедия. И очеркист «Комсомольской правды» вроде бы чувствует эту трагедию. Трагедия — следствие! Причина — ненависть. И вот следствие вызывает новую причину, вслед которой идет новое следствие — желание выбраться из темноты и увидеть солнце. Полуослепший от добровольного двадцатилетнего заключения во мраке Николай Тонких покинул свое убежище и увидел солнце. А что увидел очеркист Песков? Сцену, ждущую своего Шекспира? Нет. Песков захихикал, радостно потер свои идеологически выдержанные руки и написал: «Вот и вся трагическая и жалкая судьба Николая Тонких». Чувствуете, как у них всё просто, — добавил Собеседник. — Зачем размышлять? Зачем заглядывать в душу человека… между прочим — Николай Тонких не убийца и не вор! — человека, чью волю сломила тоска о солнце.
— Страшно, подчас, складываются жизни человеческие, — прошептал Автор, и тут же заметил, как задергалось лицо Собеседника. Такое с ним случалось не часто.
— Ага, страшно! — воскликнул Собеседник. — А у героев вашей «Моли»? Им что? Не страшно? Они тоже задыхаются от ненависти. К кому и к чему? Многие из них даже не знают о причинах! Конечно, ваш Решков пробует в чем-то разобраться. Суходолов? Суходолова вы уважаете, — усмехнулся Собеседник. — Он вам дорог за его любовь к Воскресенскому, к Ксюше, к старику отцу. И еще у вас есть выдуманный Кулибин Владимир Борисович, тот самый, кто собирается написать ненаписанную книгу. Кулибин — во всем разбирается тонко. И в причинах и следствиях. Так что он вам и может кой-что объяснить.
— Что?
— Как «что»? — вскинул брови Собеседник. — Да то, что жизнь это не Свод законов Российской империи. И не ленинские декреты или постановления съездов. Жизнь — это каждый человек своего особого мира. Беда человеку, если над ним Ленин, Сталин или продолжатели их дела. Для них — всё просто. Один Иван и еще один — вот уже два Ивана. К этим двум — еще и еще Иваны, и нет человека, есть масса. Поголовье. А поголовье что? Поголовье принимает для всего поголовья обязательные партийные указания и единое для поголовья мировоззрение. С одним и единственным мировоззрением хлопот никаких. Отару, понимаете, или массу или поголовье легко послать куда хочется. На пастбище в степь или в бойню. Это всё равно! Для отары. Для поголовья. Для людей единого мировоззрения. Страшно? Да, страшно. Но вы на судьбе своих героев все же рискуете показывать крушение единого мировоззрения, взамен чего приходит ненависть, пусть и грубая, пусть и жестокая. Она законна, эта ненависть, и нужна, как нарыв, чтобы освободить живую ткань тела от мучительного гноя. Процесс этот болезненный, процесс.