Костя Туровец положил на стол свой комсомольский билет и под крики «классовый враг» — двинулся к дверям. Перед ним, как перед прокаженным, сразу расчистился проход, в конце которого уже стоял оперативный уполномоченный.
— Пойдем!
— Пойдем, — ответил Костя.
Никто не сказал ему ни «до свидания», ни «прощай».
Когда захлопнулась дверь красного уголка, Костя оглянулся: уже был вечер.
Вечер густел, темнел и звезды в небе становились всё ярче и ярче. На берегу реки, в условленном месте, ждала Костю Валя, сердцем почувствовав, что произошло нечто непоправимое. А утром, узнав, как ушел из ее жизни Костя Туровец, заплакала тяжелыми слезами русской женщины.
Конечно, Валя не размышляла о том, что под ударами судьбы можно состариться и в восемнадцать лет. Она была далека от таких мыслей, и потому не понимала, почему опустились ее плечи, почему с таким равнодушием отодвинулась от людей и вспомнила о смерти, о которой раньше никогда не думала.
Тут кто-то может бросить успокоительную реплику, дескать, ничего не поделаешь, строится «новый мир», жертвы неизбежны, лес, одним словом, рубят — щепки летят.
Спросив: «А не слишком ли много этих щепок?» — Автор переходит к рассказу о том, как —
Собеседник рассматривает трагедию Кости Туровца
— Всё просто, — начал Собеседник. — Костя Туровец — эпизод. Валя, на берегу реки вспомнившая о смерти, лирическая зарисовка. Вы до странности легко, — продолжал Собеседник, — попрощались с ними. Костя и Валя ушли в тень. Незаметно. Эта незаметность противоречит вашим, ранее написанным страницам с серьезными размышлениями о миллионах трупов, брошенных в фундамент «строительства».
Вы же сами говорили о кровавой статистике и о мучениках, вошедших в эту статистику. А тут, мельком: «Из жизни Вали ушел Костя Туровец». Прямо как у Максима Горького: «Если враг не сдается — его уничтожают». Но вспомните: такую философию создал не Максим Горький. Он лишь повторил Сталина. И оправдывая Сталина, Максим Горький ссылался на «царскую беспощадность» в расправе с бомбометателями-революционерами. Была ли она — эта беспощадность? Пусть свидетельствуют документы. Вот вам книга, книга, заметьте, изданная при Сталине, в 1937 году. Составитель этой книги то ли Семен, то ли Степан… это не важно, но называется книга так: «С. Ушеревич. Царские казни в России, ОГИЗ. Харьков, 1937 год».
В книге — обвинительный приговор монархии за бесчеловечное преследование профессиональных революционеров. Поток проклятий! Потом — «кровавая статистика» — таблица казненных революционеров. Не просто казненных, а с подразделением, с точным указанием, при каком царе и сколько казнено. Совершенно точно установлено, на совесть какого императора и сколько надо отнести повешенных революционеров. Всё подсчитано, измерено. Итог — подбит! В книге Ушеревича. Вот этот итог:
По приговорам царских судов казнено революционеров —
в царствование Александра Первого… 24;
в царствование Николая Первого… 41;
в царствование Александра Второго… 47;
в царствование Александра Третьего… 33.
Итого…… 145.
— В книге Ушеревича нет данных о казнях революционеров в царствование императора Николая Второго, — заметил Собеседник. — Почему? Не будем строить догадок. Вернемся к статистике Ушеревича, подтверждающей, что за царствование четырех императоров казнено 145 профессиональных бомбометателей-революционеров. 145! Много это или мало? Судите сами: за сто лет 145 или, в среднем, по полтора человека в год. Но кто считает жизни человеческие на штуки? На «штуки» не считает и Ушеревич. Он просто обвиняет царские правительства за казнь революционеров, пулей или бомбой убивавших губернаторов или самих императоров. «Око за око?» Истина древняя, жестокая истина. По сему поводу философствовать можно бесконечно. И ничего не решить, согласившись разве с тем, что Лев Толстой имел право обращаться к царю с просьбой помиловать брата Ленина, одну из 145 жертв, включенных в статистику Ушеревича, опубликованную в Советском Союзе в 1937 году, через двадцать лет после ленинского Октября. 1937 год — это Сталин, продолжатель дела Ленина, того самого дела, воспетого Клюевым: