— Идея? — Мохов поднял брови. — Я — чекист. В философских выкрутасах разбираюсь слабо. Так что — выкладывайте свою идею на бочку. За серьезную идею мы умеем благодарить.
— Понятно! — Ловшин радостно улыбнулся. — Еще как понятно. Ну… я вас могу навести на след Суходолова.
— Что?! Суходолова? — крикнул Мохов. — Семена Суходолова? Говорите?
На какое-то мгновение Ловшину показалось, что он совершил ошибку. В чем заключалась эта ошибка, он не отдавал себе отчета, но чувствовал, что всё сделано не так, как нужно, и что впереди еще какая-то новая ошибка, уже окончательно неисправимая.
Ловшин сидел с опущенными глазами и слышал тяжелое, ждущее дыхание Мохова.
«А что, если всё превратить в шутку, — подумал Ловшин, — заявить, что всё это — болтовня и что ни о каких следах Суходолова я не знаю?»
Ловшин покосился. Перед ним было налившееся кровью лицо Мохова.
— Можно еще коньяку? — попросил Ловшин, и когда стакан к нему был придвинут, он начал говорить, невольно прислушиваясь к своим собственным словам. И чем больше прислушивался, тем яснее понимал невозможность исправить допущенную ошибку. Отступать было некуда, и Ловшин, словно завороженный уродливо растянутыми губами и косящим глазом Мохова, продолжал говорить, сознавая, что с каждой фразой обнажает свое нутро, стаскивает с себя последние лохмотья.
— Я в Киеве, — оголялся Ловшин, — стал шулером, ну, тем, кого зовут философяком. На Пушкинской, у Толстой Варвары, какого я только народу не перевидел, кого только не обыгрывал. Получал десять процентов с дохода. Но это так, между прочим. За это можно бы и не лезть в прорубь, в ту, в которую я теперь нырнул… Но вот как-то в полночь, совсем обычно, собрались игроки. Все там в оба глаза следят за другими и осторожно поднимают карты. Среди игроков был один такой комвзвод, из учебного эскадрона высшей военной школы имени Сергея Сергеевича Каменева. Комвзвод всё проиграл. И попробовал заложить свой партийный билет. А хозяин притона Толстой Варвары был такой Обрин. «Ты б еще Марксов капитал приволок, — сказал Обрин. — Или всего Ленина. Для вас может они и годятся, а мы, — сказал дальше Обрин, — и без того материалисты, нам твой партийный билет ни к чему». И уже явно издеваясь, Обрин швырнул партийный билет комвзвода и с насмешкой приказал Варьке: «Открой, Варвара, господину красному товарищу в комвзводских чинах дверь! Пусть за наличными сходит! Ему, вишь, отыграться не терпится». Вот в эту ночь с таким случаем, уже под утро, тихо стукнули два раза в окно. Варвара побледнела. «Это что?» — спросил Обрин. А Варвара Толстая запуталась, что-то принялась плести, вообще говорит, надо по домам расходиться. Ну, я и вышел. Первым. Тут и увидел Семена Суходолова. Он стоял, прижавшись к стене. А потом скользнул в тень. Но я его разглядел. И… и могу теперь стать для вас наводчиком.
— Всё верно? — вскочил Мохов.
— Верно, — подтвердил Ловшин.
— Сиди здесь! — приказал Мохов. — Пить можешь, сколько влезет. Из окна не выглядывай! Учти: пятый этаж! А дверь я на замок закрою.
Мохов, схватив плащ, исчез.
Ловшин подошел к двери. Потом он очутился у окна и глянул вниз, в глубину ночи, проткнутой редкими и тусклыми огнями фонарей.
«Ну, вот, — сказал он себе, — философ-марксист Ловшин стал философяком, чтобы потом превратиться в наводчика. Никуда не денешься: бытие определяет сознание. Бородатый проповедник был прав».
Признав это — Ловшину уже легко было согласиться, что и в судьбе Суходолова нет ничего необычного: обстоятельства его сформировали.
Ловшин умел рассуждать логично. Но логика — коварная штука, и Ловшин зябко поежился. Вспомнив же конец Семыхина, Ловшину стало жутко.
Он выпил стакан коньяку и подошел к двери. Массивная — она как будто не обратила внимания на жалкую попытку человека поколебать ее спокойствие.
Убедившись, что путь отрезан, Ловшин торопливо шагнул к окну, и сквозь его стекла увидел ту же самую пятиэтажную глубину ночи, из которой — очень скоро — появится Мохов, приведет еще кого-то, потом направит в Киев и тогда…
Эти предположения были близки к истине. Действительно, Мохов, оставив Ловшина в запертой квартире, кинулся к Решкову и обо всем ему рассказал.
Решков — по телефону — содержание информации сообщил Председателю, и минут через десять они, Решков и Мохов, сидели в кабинете Председателя, разрабатывая план «Операции Киев», в проведении которой не последнее место отводилось Ловшину.