— Эй, ты! — крикнул кто-то снизу и тронул сапог Кости Туровца. — Не забудь: сегодня в восемь твое персональное дело. Слышишь? Мы пошли на собрание.
Когда в общежитии уже никого не было, Костя Туровец спустился с нар и присел к столу. На столе валялась грязная тряпка. Ее он видел и вчера и позавчера, но сегодня она выглядела так омерзительно, что Костя Туровец не выдержал и швырнул ее в угол.
Теперь как будто бы ничто не мешало. Он оглянулся вокруг. Нары… Вбитые в стену гвозди, на которых висели замызганные куртки. Вон там, у дверей, чьи-то сапоги и ведро со вмятыми боками… Над ведром и сапогами — портрет Сталина и красный флажок… Ах, да, вспомнил Костя Туровец, это переходящий красный «вымпел» за победу в бригадном соревновании.
И вдруг память опять метнулась назад, к учителю Петру Петровичу, к его деревянным сундукам, битком набитым книгами. Эти книги читал Костя Туровец, и с каждой прочитанной, так ему казалось, он поднимался всё выше и выше, а мир — раздвигался всё шире и шире, приглашая идти дальше, маня какой-то загадочной целью.
«Ну, да, — сказал себе Костя Туровец, — это было тогда, когда… да, тогда, когда Петр Петрович говорил, что надо претерпеть и нести Крест».
И вот прошло два года. Он уже побывал на двух заводах, теперь — третий, в Омске, в Сибири, куда идут и идут бесконечные товарные составы, везущие людей на верную смерть то ли в тайге, то ли в тундре.
На этом третьем заводе, в Омске, на котором теперь работает Костя Туровец, умирают крестьяне, совсем похожие на его отца.
Зачем всё это нужно? И кому?
На заданный самому себе вопрос Костя Туровец не успел ответить. С грохотом открылась дверь и вбежавший комсомолец закричал:
— Ты чего сидишь? Там тебя ждут!
— Что? — спросил Костя Туровец и тут же вспомнил, что предстоит разбор его «персонального дела».
— Идешь?
— Иду.
— Тогда давай! Пошли вместе!
— Без тебя дорогу знаю.
— Мне Карпенко приказал тебя привести, — угрожающе сказал комсомолец. — Так что смотри! Там и уполномоченный будет.
Когда за посыльным закрылась дверь, Костя Туровец опять и очень внимательно, словно прощаясь навсегда, оглядел и нары, и деревянную скамейку, и мятое ведро.
— Так-то, — сказал он и направился в клуб строителей.
Стоило лишь войти Косте Туровцу, все и сразу повернули головы, изучая его, как незнакомого и чужого этому закрытому комсомольскому собранию.
— Давай поближе, — сказал Карпенко, поднявшись из-за стола. — Нечего за спины прятаться! С тобой, ведь, разговор пойдет. Вот тебе Мишка стул с удовольствием уступит.
И действительно, Мишка, сидевший в первом ряду, поднялся со стула.
— Теперь, — тут Карпенко переглянулся с уполномоченным, — теперь, когда весь наш актив в полном сборе, мы можем приступить к разбору персонального дела Туровца. Это единственный вопрос на повестке дня. А может у кого есть дополнения или изменения? Нет? Тогда проголосуем. Кто за?
Посмотрев на поднятые руки, Карпенко объявил:
— Единогласно. За исключением Туровца. Он, понятно, не голосовал. У него, думаю, есть на этот счет свои особые, политические соображения. Он даже на собрание явился без охоты, за ним надо было посылать особого представителя, с приглашением. Дескать, соизвольте многоуважаемый гражданин Туровец пожаловать. Потому народ ждет. Активисты ждут. А когда наш актив голосует, гражданин Туровец делает вид, что это его не касается. Что ж, будем считать так: повестку дня по поводу обсуждения «персонального дела» мы приняли единогласно, при одном воздержавшемся.
Выступление Карпенко всем понравилось и он опустился на стул под гром аплодисментов. Уполномоченный одобрительно кивал головой.
— Довольно, товарищи, — сказал Карпенко, опять поднявшись со стула. — Приступим к делу. К персональному делу. А в виду его важности — об этом деле позвольте говорить мне.
Вновь раздались аплодисменты. На этот раз хлопал даже уполномоченный.
Начав с того, что комсомол строящегося завода, которому будет присвоено имя вождя советского народа и трудящихся всего мира товарища Сталина, работал самоотверженно, не щадя сил, Карпенко перешел к международному положению. Это международное положение и происки империалистов, сказал Карпенко, обязывают усилить, удвоить и утроить бдительность и удесятерить борьбу с классово-чуждыми элементами внутри страны, с недобитыми врагами, вроде кулаков и подкулачников и с теми, кто их поддерживает.