- Да, - не стал оттягивать неизбежное Михаил. – Проблемы… Я не выполнил задание.
В самообладании Венедикту никогда не было равных.
- Почему не выполнил? – спросил он совершенно спокойно.
Наверное, Михаил мог бы соврать. Мог бы сказать, что вечером ему было очень плохо и он вообще не мог рисовать, но готов закончить картину теперь. Но какой в этом был смысл? Его способность менять мир, рисуя картины, больше не действует, и даже если он допишет портрет своей подопечной, ей это не поможет. А ему дадут следующее задание, которое он тоже не сможет выполнить. И в конце концов, правда о Михаиле все равно откроется.
- Я нарисовал кое-что для себя, - признался теперь уже бывший художник.
- Ясно, - это было последнее слово, которое Шубин услышал от руководителя. После этого Венедикт отключил свой телефон.
Михаил вновь вернулся на кушетку и долго сидел на ней неподвижно, глядя в пол. Его бывшие друзья и коллеги были сейчас на собрании, и хотя сам Шубин их не видел, он мог бы слово в слово пересказать, о чем они теперь говорят. Венедикт кратко сообщает сидящим перед ним полукругом художникам, что Михаил перешел на вражескую сторону. Кто-то ахает, кто-то восклицает «Не может быть!», кто-то скорбно вздыхает. Потом художники в молчании достают телефоны и записные книжки и начинают стирать и вычеркивать из них его номер. И все. Больше Михаила Шубина для них не существует. Для «Светлой мансарды» он умер.
Точно так же, как для него самого умирали такие же, как он, художники, тоже решившие хоть немного, хоть в чем-то помочь самим себе.
Потом Михаил долго лежал на кушетке, сжавшись в клубок и словно стараясь занимать как можно меньше места. Он смотрел на грязный пол перед собой и отстраненно думал о том, что больше никогда не будет кашлять от пыли. Ему всегда будет дышаться легко. Вот только счастья ему его выздоровление не принесло и никогда не принесет. Счастье было в служении другим людям, но он сам, собственными руками променял его на комфортную жизнь.
Пролежав так несколько часов, Шубин встал, накинул плащ и вышел из дома. Он собирался бродить по городу весь вечер и всю ночь, но его хватило совсем не надолго. На улице стало слишком холодно, поднялся ветер, а с низкого неба начал капать дождь – поначалу не сильный, но способный быстро превратиться в ливень. Михаил упорно заставлял себя идти вперед, не сутулясь и не съеживаясь, но после каждого поворота это удавалось ему все хуже. Двери попадавшихся ему по пути кафе и магазинов выглядели все более соблазнительно. За ними было так тепло…
Когда ветер стал швырять ему в лицо опавшие листья, а ледяные капли дождя проникли за шиворот, молодой человек сдался и повернул к дому. В свой родной двор-колодец он вошел, трясясь от холода и не думая ни о чем, кроме одного – ему надо было как можно быстрее оказаться дома, скинуть мокрую одежду и залезть под горячий душ. Однако во дворе не было ветра, и Шубин на мгновение остановился.
Все вокруг было серым – кусочек неба над головой, ограниченный неровными крышами, каменные стены, бетонные скамейки, асфальт под ногами… И Михаил вдруг с особенной ясностью понял, что этот двор, да и весь город, будут серыми всегда. Впереди темно-серая осень, потом чуть более светлая, но все равно серая зима с грязными снегом, потом совсем грязная весна, потом дождливое и не намного более яркое лето… Краски ушли не только из его жизни, они ушли из всего мира. Навсегда. Вся жизнь и у него, и у всех остальных будет теперь бесцветной. Разве что художники, оставшиеся в «Мансарде», будут думать, что в их жизни существуют яркие цвета. Но даже если они и правда у них будут, продлится это недолго. Рано или поздно каждый из них совершит ошибку и поможет не тому, кому следует, или поддастся соблазну и поможет себе, или просто захочет создать семью и вести обычную жизнь. И для них краски тоже исчезнут, их существование тоже станет серым и бесцельным.
Словно пытаясь еще раз убедиться в своей правоте, Михаил стал рассматривать каждый уголок двора, каждую скамейку и каждую трещину на мокром асфальте. Все вокруг подтверждало его мысли. По двору растекались грязные лужи, на стенах расплывались мокрые потеки, и они становились все темнее. Нигде не было ни одного цветного или белого пятнышка. Хотя… что это лежит там, под скамейкой?
Михаил подошел к скамье возле своего подъезда, нагнулся и увидел небольшой осколок кирпича – ярко-оранжевый и такой чужой в мутном и сером мире. Сам не зная, зачем, он поднял этот кусочек потерянного навсегда яркого мира и некоторое время стоял неподвижно, держа его перед собой на ладони. А потом его взгляд снова перекинулся на мокрые стены окружающих двор домов, заметался по ним и остановился на одном из пока еще почти сухих мест под карнизом окна на первом этаже.