Молодой человек уже собирался сказать об этом своей собеседнице, когда к ним подошла одна из новеньких в их компании – очень красивая и стесняющаяся своей красоты женщина лет тридцати по имени Светлана. Приближаясь к ним, она смотрела только в лицо Анастасии, лишь слегка кивнув Михаилу, и он, решив, что ей тоже хочется поддержать старшую коллегу, отступил чуть в сторону. Однако, как он заметил уже после этого, выражение лица у молодой художницы было не особо сочувствующим.
- Анастасия Викторовна! – сказала она громко, заставив всех присутствующих в комнате повернуться в ее сторону. – Перестаньте себя жалеть! Это недостойно.
Пожилая художница вздрогнула и растеряно оглянулась сначала на Михаила, а потом на остальных своих «собратьев». Вид у нее стал совсем беспомощный – таких обвинений она явно не ожидала и понятия не имела, что на них ответить.
- Вы меня извините, но если мы вам этого не скажем, то и никто не скажет! – звонким голосом продолжала Светлана. – Вы слишком много думаете о себе и своих проблемах, вы уже давно страдаете жалостью к себе, а теперь еще и начали втягивать в эту жалость других людей. Во всем мире болеют и умирают миллионы, а вы зациклились на себе и своей внучке. А для таких художников, как мы, думать о себе – недопустимо!
Анастасия, стушевавшись, отступила назад, но молодая коллега продолжила наступать на нее. Михаил вскинулся было, собираясь заступиться за пожилую художницу, но в последний момент, видя, что больше никто из их товарищей не собирается возразить Светлане, тоже сдержался. Та все говорила верно, эти же слова им постоянно повторял Венедикт, и хотя в первый момент Шубину показалось, что молодая коллега излишне строга к Анастасии, он постарался не поддаваться эмоциям. Ведь они, члены «Мансарды», действительно отличаются от всех остальных людей! Это простым смертным можно жаловаться на жизнь, снисходительно относиться к своим и чужим слабостям, вступать в спор, не подумав, как следует, стоит ли это делать… А художник, способный влиять на реальность своими рисунками, такого права не имеет. На нем лежит слишком большая ответственность, поэтому о себе он должен забыть с самого начала, с того дня, как напишет первую картину.
Кажется, это поняла и сама Анастасия.
- Ты права, Света, - виновато опустила она голову, а потом снова подняла глаза и оглядела всех своих коллег. – Извините меня, ребята. Раскисла я что-то, старая, наверное, уже стала…
- И опять вы прибедняетесь и давите на жалость! – отчеканила Светлана. – Вовсе вы не старая, вы просто хотите, чтобы мы все сейчас бросились вас в этом разубеждать.
- Извините… - тихо повторила пожилая художница и замолчала, словно боясь сказать еще что-нибудь неправильное и недостойное. Отойдя в угол комнаты, она уселась в одно из кресел и сделала вид, что внимательно изучает циферблат своих наручных часов.
Светлана с видом победительницы уселась на диван напротив Анастасии. Остальные художники, обмениваясь неуверенными взглядами и пожимая плечами, тоже расселись по местам. Некоторые, как показалось Мише, хотели, как и он, возразить Светлане или хотя бы смягчить ее резкую отповедь, но потом все-таки решили не делать этого, признав ее правоту. «Ничего, - уверял себя Шубин, - сейчас придет Венедикт, он все разрулит и обязательно предложит Анастасии помощь!»
Глава «Светлой мансарды», как всегда, пришел минута в минуту. Выглядел он не намного лучше своих учеников: Михаил мог бы поклясться, что он тоже полночи рисовал, а потом еще встал рано утром, чтобы заняться отбором заказов. Но держался руководитель бодро и на подчиненных смотрел спокойным и деловитым взглядом.
- Рад всех видеть и благодарен всем, кто вчера закончил рисунки, - улыбнулся Венедикт, усаживаясь за свой стол, перед которым полукругом стояли занятые художниками стулья. – И очень рад сообщить тебе, Миша, что твою подопечную сегодня утром уже прооперировали. Будет она видеть или нет, врач пока сказать не может, но мы с вами это уже знаем…
Михаил молча кивнул и тоже улыбнулся. Он знал, что теперь незнакомая ему девушка обязательно будет видеть, и был счастлив. И хотя гордиться сделанной работой в «Мансарде» было не принято, художник все-таки чувствовал именно гордость за то, что ему снова, уже в который раз удалось кому-то помочь.