К его крайнему удивлению, незнакомка и после этого не обиделась и даже не перестала улыбаться.
- Зато вы из «Светлой мансарды», - ответила она, с такой же уверенностью в голосе. – Об этом тоже нетрудно догадаться. Только там художники осуждают всех и каждого, кто рисует не так, как они.
Михаил вспыхнул, но промолчал. Он мог бы высказать этой самоуверенной художнице все, что говорил ему Венедикт, мог бы в красках описать ей, что в тот момент, когда она расчищала их маршрутному такси дорогу, в мире умирал от болезни или от голода ребенок, которому она могла бы помочь своим творчеством, если бы не потратила силы на изображение свободной дороги. Он мог бы прочитать ей целую лекцию о том, что их дар управлять реальностью через рисунок – это огромная ответственность, а потому относиться к нему надо со всей серьезностью. Мог бы объяснить, что любая мелочь, сделанная ею для себя, обязательно потянет за собой другие эгоистичные поступки, что их число будет расти, как снежный ком, и рано или поздно закончится тем, что она начнет вредить людям при помощи своего таланта.
Но Шубин хорошо помнил слова Венедикта: «Никогда не вступайте в дискуссии с предателями нашего дела. Они просто не услышат вас, не поймут, что вы хотите до них донести. Способность слушать других они утратили вместе со способностью бескорыстно помогать людям». Судя по тому, как насмешливо смотрела на него девушка, она об этой способности забыла уже очень давно.
- Остановите в конце этого здания, пожалуйста! – крикнул Михаил водителю, вставая. Он немного не доехал до своего дома, но решил пройти последнюю остановку пешком. Ехать дальше рядом с представительницей вражеского лагеря ему было почти физически неприятно.
Он выпрыгнул из маршрутки на тротуар и зашагал было к дому, но позади него внезапно раздался стук каблуков. Ученицу «Открытой студии», по всей видимости, никто не учил прекращать бесполезные разговоры.
- Постойте, принципиальный вы наш! – крикнула она, догоняя Шубина. – Вы никогда не думали, что можете ошибаться? Что все не так, как вам вбили в голову в вашей «Мансарде»?
Михаил неохотно обернулся. Стоило, пожалуй, послать настырную художницу подальше, но он не привык грубить женщинам. А незнакомка уже догнала его и зашагала рядом. Она больше не улыбалась – теперь ее лицо было по-детски обиженным.
- У меня шесть спасенных жизней и тринадцать выздоровлений от тяжелых болезней, - сказала она, злобно сверкая глазами. – Я пишу по одной картине в неделю. А в остальное время – да, живу для себя. Работаю в офисе, а не санитаркой и не учителем в школе для инвалидов. И личная жизнь у меня есть, черт возьми! И развлекаюсь я достаточно. А еще у меня собака есть, которую я на улице подобрала, и соседка старая, для которой я по магазинам хожу. И два ученика-художника, которые недавно у себя дар обнаружили. И подруга – из ваших «бывших», которой вы объявили бойкот, которая до сих пор себя во всем винит и с трудом к нормальной жизни возвращается. Понятно вам?
Михаил, растерявшись, не ответил. Он никогда не слышал о том, чтобы художники-эгоисты тоже помогали другим людям исправить их жизнь. Да и не могло этого быть! Венедикт же говорил, что после того, как художник начинает использовать свой дар в личных целях, он лишается возможности лечить и спасать! Его картины могут только приносить пользу ему лично или вредить другим!
- Если даже вы действительно кого-то спасали, это – капля в море! – сказал он, наконец, неуверенно. – По рисунку в неделю – и это когда только в одной детской больнице каждый день кто-нибудь умирает! Если бы вы были одной из нас, вы писали бы каждый день и спасли бы в семь раз больше людей!
- Ага, и через год сама бы истратила все силы и сдохла! И больше уже никого бы не смогла спасти! – огрызнулась художница. – Или сорвалась бы, нарисовала бы что-нибудь для себя, и кто-нибудь из ваших обязательно настучал бы на меня вашему главному, и вы бы вышвырнули меня вон, глазом не моргнув бы, вышвырнули! И после этого я тоже не смогла бы никому помогать, потому что вы внушаете отступникам, что они больше ни на что, кроме вреда, не способны!
- А что, это не так? – фыркнул Шубин. – Я вижу, на что вы способны – пробки на дороге разгонять!
Он все ускорял шаг, и девушка вынуждена была почти бежать за ним, но она не отставала. Почему она продолжала его преследовать, Миша мог только догадываться. Казалось, ей хочется что-то сказать, но она не может сформулировать свою мысль и поэтому молчит. «Неужели решила завербовать меня в свою компанию?! – думал молодой художник. – А почему бы и нет, собственно? Венедикт рассказывал, что «студийцы» это дело любят! Охмуряют новичков, обещают им кучу всяких приятных вещей – и некоторые ведутся… Но я-то не новичок! Со мной она только зря время потеряет!»