Несколько минут Михаил пытался сосредоточиться, но мысли его, как назло, путались, а живот урчал от голода. Он заставил себя сделать несколько штрихов на портрете, но понял, что их придется стереть и рисовать заново. Нужно было все-таки поесть и более основательно отдохнуть. Шубин отложил карандаш и плюхнулся на стоящий в углу диван. «Ничего, сейчас немного посижу, и можно будет продолжить», - попытался убедить он себя, но внезапно на него снова обрушился приступ кашля, еще более сильный, чем накануне. Поначалу художник трясся, пытаясь сдержаться и кашлять не слишком громко, потом, махнул на это рукой и попробовал, наоборот, прокашляться в полную силу, но от этого ему стало только хуже, и он, уже почти задыхаясь, сполз с дивана на пол, дергая обеими руками сдавивший горло воротник рубашки. Наконец, стало чуть полегче, и Шубин смог сделать вдох, не кашляя и не хватаясь за шею. «Это все пыль… опять на диване скопилась… Надо было его еще летом выбросить к чертовой матери!» - вертелось у него в голове, пока он пытался отдышаться и немного прийти в себя.
Наконец, приступ кончился. Михаил, шатаясь, поднялся на ноги и с трудом доковылял до кухни. Там он налил себе в чашку остывшего кипятку, сделал несколько глотков и, убедившись, что кашлять ему больше не хочется, без сил опустился на табуретку.
«С этим надо что-то делать, - вертелось у него в голове. – Если так пойдет дальше, я не смогу нормально работать… Да что работать, я вообще ничего не смогу, я помру после очередного приступа! И тогда уже точно не смогу ничего нарисовать и спасти других людей. Ох… Где-то я уже это слышал…»
Еще дважды в ту ночь он пробовал вернуться к портрету бесплодной женщины и все-таки завершить его, но ему так и не удалось это сделать. Приступы кашля следовали один за другим, не давая ему передышки, а в те редкие моменты, когда Михаилу удавалось спокойно дышать, руки у него дрожали так сильно, что он не мог нарисовать на бумаге ни одной ровной линии.
- Если я… сейчас… не перестану кашлять… я не выполню задания! – в отчаянии простонал молодой человек и решительно снял с мольберта не законченный рисунок.
«Это не эгоизм, - убеждал он себя, прикрепляя к мольберту новый лист. – Это нужно, чтобы помочь той женщине. Это я не для себя! От такого дар не потеряешь, и все наши меня поймут!»
Рисовал он без особого старания. Быстро набросав в центре бумажного листа человеческую фигуру, повернутую в профиль, и сделав ее немного похожей на себя, художник отложил простой карандаш и взял со стола коробку с цветными. Вокруг его силуэта начали появляться цветы – самые разные, синие, лиловые и оранжевые, с каждого из которых во все стороны разлетались облачка желтой пыльцы. Потом к цветам добавились ослепительно-рыжие апельсины и мандарины. Ими, как клубками, играли пушистые шаловливые коты всех мастей, а между ними дымились тонкие витые ароматические свечи. А по углам перекатывались серые комки свалявшейся пыли. Они совсем не гармонировали со всем остальным, что было изображено на картине, но человека, нарисованного в центре, это не беспокоило. Ему было хорошо. Ни пыль, ни цветы, ни кошки не мешали ему свободно дышать полной грудью.
И сам Михаил дышал теперь так же легко. Он заметил это не сразу, а когда заметил, было уже поздно останавливаться. Рисунок был завершен, на листе не осталось свободного места, все пространство было заполнено вызывающими аллергию вещами и животными, а на него накатила та самая давно знакомая слабость, которую он всегда чувствовал, закончив работу. Глаза уже слипались, пальцы стали ватными и опять не могли ничего удержать. Шубин, шатаясь, дошел до кушетки, рухнул на нее и мгновенно отключился от реальности.
Он проснулся во втором часу дня, с ужасом взглянул на часы, вскочил было с кушетки, но потом, понимая, что все равно уже ничего не успеет сделать, плюхнулся обратно. В это время ему уже надо было сидеть на собрании и отчитываться о проделанной работе. Сейчас Михаила, наверное, еще ждут, но скоро Венедикт начнет звонить ему, чтобы спросить, что случилось.
Словно в ответ на эти мысли на столе заиграл мобильник Шубина. Молодой человек медленно поднялся и, решив не оттягивать неизбежное, поднес его к уху.
- Да, Венедикт. Здравствуйте, - сказал он тихо, но твердо.
- У тебя проблемы? – заботливо поинтересовался глава «Светлой мансарды».