Девон ничего не оставалось делать, как выложить все начистоту. Правда, рассказывая о происшествии в стаффордской гостинице, она намеренно не упомянула имени Энни. Когда Девон завершила свое повествование, тетушка Стелл покачала головой.
— Все, что вы сейчас сообщили мне о Флориане, не удивляет меня ни в малейшей степени. Он действительно был жестоким человеком.
— Это вам Энни рассказала?
Старушка кивнула.
— Я знаю, что вы дружили. Я видела письмо, которое Энни вам написала.
Стелл тяжело вздохнула, и ее оживление стало на глазах увядать.
— Энни была старше меня на десять лет, но так или иначе она была членом нашего семейства… Мы дружили, это правда. Ей было только тринадцать, когда она переехала жить к Флориану и Мэри, а я в те дни была совсем крошкой. Прошли годы, прежде чем Энни рассказала мне, как ей жилось у Флориана.
Сердце Девон забилось сильней.
— Так она вам об этом рассказывала?
Тетушка Стелл кивнула.
— Они обращались с ней дурно, очень дурно. Мэри ревновала ее к Флориану, заставляла работать от восхода до заката, а спала бедняжка в помещении для слуг.
— Да-да, миссис Микс об этом упомянула.
— Флориан имел обыкновение хлестать Энни ремнем за малейшую провинность. По-видимому, он получал извращенное удовольствие, когда причинял ей боль. Господь свидетель, как она его ненавидела.
Девон почувствовала, что ей не хватает воздуха. Она, казалось, ощущала тяжесть того, что пришлось перенести несчастной Энни.
— Насколько я знаю, Флориан был сторонником суровых методов воспитания, как и его отец.
— Энни говорила то же самое. Она рассказывала, что слышала толки о жестокости Флориана еще до того, как переехала к нему жить. Люди поговаривали, что после смерти маленького Берни он вроде как сошел с ума. Возможно, он вымещал на бедной девочке тоску, которая обуяла его после потери сына.
Девон оставалось только кивать. Образы из стаффордской гостиницы стали постепенно возвращаться к ней и наполнять ее сознание, неся с собой боль и страдание.
— А что еще он творил? — спросила она почти шепотом. Глаза цвета индиго впились в ее лицо. Целую минуту Стел молчала и лишь смотрела на Девон с подозрением во взгляде:
— Вы все знаете, не так ли?
Девон облизнула сухие губы.
— Да, знаю…
— Но откуда? Кто вам рассказал?
Слезы, подступившие к большим зеленым глазам Девон, неудержимым потоком заструились по ее щекам.
— Об этом мне рассказала сама Энни.
— Ерунда. Вы слишком молоды и не могли ее знать.
Девон, окончательно обессилев, опустилась перед креслом старушки на колени.
— Это произошло в гостинице в ту самую ночь, когда я там останавливалась… Она мне все рассказала.
Рука тетушки Стелл опустилась ей на голову.
— Господи сохрани.
— Вы, конечно, можете мне не верить, но это истинная правда. В ту ночь, когда я была в гостинице… Энни каким-то образом удалось заговорить со мной.
Тетушка Стелл перевела взгляд на свою любимую ветку, колыхавшуюся на ветру за окном. Выражение лица ясно говорило о том, что она теперь где-то далеко-далеко. Когда она заговорила, ее голос зазвучал слабо и показался Девон каким-то потухшим. Теперь она в буквальном смысле вымучивала каждое слово. Это было настолько ощутимо, что у Девон тоже перехватило горло.
— Когда Флориан первый раз вошел к ней в комнату, она была еще совсем ребенком, ей едва исполнилось тринадцать. Она боялась его. О, как она его боялась… Он наказал ее в то утро за какую-то мелкую провинность, за нарушение им же самим установленных правил. Но она сразу поняла, что теперь он пришел совсем за другим, куда более ужасным. — Тетушка Стелл принялась комкать и разглаживать плед, лежавший у нее на коленях. — Он попытался убедить ее вести себя тихо, пообещал, что снова прибьет ее, если она не даст ему того, за чем он явился. Она сопротивлялась отчаянно, но он повалил ее на кровать. Потом Флориан сорвал с нее пеньюар. Это был подарок Энни от умершего незадолго перед тем отца. Пеньюар был белым и длинным, и его специально вышили для Энни.
У Девон перехватило горло.
— Господь Всемогущий!
— Энни потом говорила, что звук рвущейся ткани преследовал ее долгие годы.
Слезы снова заструились по щекам Девон, в то время как ее воображение проигрывало страшные сцены насилия. Эти картины ей уже доводилось видеть в ту злополучную ночь, которую она провела в Желтой комнате стаффордской гостиницы.
— Тогда еще на простынях осталась кровь, — едва слышно прошептала она.