На станцию они повезли его по той же дороге, мимо могильных камней между рисовыми полями, мимо рыбацких лодок, вытащенных на песок, мимо серьезных темнолицых школьников, играющих в камешки. Кто знает, подумал Мори, возможно, среди них есть и будущий Хара, и он когда-нибудь с упоением заиграет валютой, кредитными ставками, ценными бумагами…
Поезд уже стоял, ожидая отправления, локомотив попыхивал. Тормоза зашипели, раздались вдох-выдох поезда, и он загрохотал в реальность.
Старик Хара долго шел по платформе рядом с вагоном, помахивая на прощанье рукой. Госпожа Хара поспешала за ним. Мори помахал в ответ. Поезд набрал скорость, станция и деревушка остались позади.
Из ящичка доносился скребущий звук. Мори потянул крышку, но она не поддалась. Он вытащил из кармана складной нож и попытался проделать хотя бы щель, чтобы можно было заглянуть внутрь. Но гвозди сидели крепко. Мори поднажал, крышка отлетела, ящик перевернулся. Поезд входил в туннель, и уши заложило.
Перед Мори на скамье раскорячился самый большой из крабов, каких он когда-либо видел. Краб глядел с мрачной решимостью. Поезд втянулся в туннель, и все вокруг потемнело.
Послесловие автора
В 1920-х годах центр мира оказался в Париже. В 1950-х и 1960-х годах мир переместился в Соединенные Штаты. В 1980-х мир пришел к Токио. Моя первая (документальная) книга «Японцы» была написана в середине восьмидесятых годов. В ней я пытался представить свой личный взгляд на поразительно динамичные политические, экономические и социальные явления, развивавшиеся в Японии в то время. С тех пор произошли перемены. Во-первых, исследования иностранцев, касающиеся Японии и японцев, стали появляться редко — новая публикация попадает на книжный рынок едва ли раз в месяц. Во-вторых, перемены в Японии ускорились так, что суждения и выводы специалистов устаревают ко времени их обнародования.
Япония, которую критикуют ревизионисты, уже в прошлом. А нынешняя достаточно интересна для рассмотрения и анализа. Но и новые ее черты — по крайней мере некоторые из них — безусловно исчезнут, пока аналитики доберутся до них.
Япония меняется. Автор этой книги тоже меняется. Он не претендует на объективность своих позиций и взглядов. Полагаю, что многие читатели японского издания этой книги увидели здесь «Японию» совсем непохожую на их собственную «японскую Японию». В равной степени и «Америку», описанную в романе, вряд ли узнают многие американцы. Но обе версии имеют равные права на существование в сознании людей всего мира.
Токио с его отелями свиданий, барами-караокэ и «умными домами» — город сам по себе вымышленный.
Это продукт коллективного сознания десятков и сотен миллионов людей, протекающих через эту точку на карте. Англичанин девятнадцатого столетия, прибывший вдруг в современный Лондон, или американец начала века, прибывший в новый Нью-Йорк, нашли бы, чему удивиться, но все равно признали бы эти мегаполисы собственными. Пришелец же из Японии эпохи Мэйдзи воспринял бы Роппонги, Харадзюку и Синдзюку инопланетными поселениями на японской земле. Ощущения искусственности и непостоянства — особенно присущее эротической жизни города — существенно отличают Токио от других крупных городов всего мира. Немецкий кинорежиссер Вим Вендерс говорит: «Жить в Токио — означает обитать в чьем-то сне»…
В Токио рынок ценных бумаг представляет собой территорию, где неуместно искать границы правды и вымысла. В этой книге я попытался соединить услышанное от людей на протяжении нескольких лет и свои впечатления, но измененные, перемешанные и в преувеличенном виде. Прототипами многих персонажей являются люди, с которыми я был знаком — коллеги, друзья друзей… Действие в основном происходит в местах, которые я посещал. Как говаривали русские о своих исторических книгах «Все верно, кроме фактов».
В последние два десятилетия мировая финансово-экономическая система интернационализируется очень быстро. Решения, принимаемые в одной стране, часто серьезно влияют на поведение людей, живущих на другом континенте. К сожалению, однако, развитие политической культуры в отдельных странах подзадержалось. В частности, как показал кризис в регионе Персидского залива, японская политическая культура все еще одержима своей «исключительностью» и не в состоянии принимать серьезные решения без давления извне.
В 1990-х мировая экономика вряд ли будет столь же стабильной, как в 1980-х годах. Спады и замедления темпов роста будут давить на правительства, вынуждая политиков уступать отечественным «группам нажима». Экономический национализм на подъеме, хотя идея, что нация — экономическая единица, уже не обсуждается. В Соединенных Штатах и Европе Японию рассматривают и как противника и как пример для подражания, чей экономический успех показывает, что торговые барьеры, индустриальная политика, рыночная интервенция и так далее — не пустые слова. А исчезновение Советского Союза создало условия для воссоздания неидеологизированного понятия национальных интересов, какое существовало до начала двадцатого столетия.