— Весьма ограниченно, Максим Гаврилович, в пределах своей работы…
— Телефон секретный, но все равно по имени не называй и сам не называйся, я по голосу узнаю. Ну, не доверяю я всей этой современной технике! Вся она прослушивается, кому надо… Можешь говорить иносказательно, все пойму… Да, секретарь выдаст тебе другой аппарат, хитрый. Конечно, лучше бы с маяком, чтоб со спутника было видно. Да ведь теперь и меня заставляют заявки писать, контролируют, везде нос суют. Боятся, как бы я удила не выплюнул…
Он написал номер, но сразу не показал Самохину. Уставился на него и минуту глядел так, словно танковыми гусеницами утюжил.
Прямой взгляд адмирала подавлял, как взгляд профессионального гипнотизера.
— Может, все это тебе не интересно? — будто спохватился он. — Так сразу и скажи, неволить не стану.
— Интересно… — Самохин растерянно дернул плечом. — Только не знаю, с какой стороны начинать. Слишком мало информации — одно имя…
— Но какое — Ящер! Слышишь, как звучит, аж мороз по коже. А это кое-что значит! По молодости я устанавливал личности и находил людей по одним инициалам. А тут такое редкое, да с такой историей… Это тот самый Ящер, что сидел в шарашке Сиблага и составлял прогнозы для Иосифа Виссарионовича.
— Ого!
— Вот тебе и ого… Я перетряс все закрытые архивы — ни одного прогноза не сохранилось. Кто-то уничтожил даже упоминание об этом Ящере.
А он сидел. И составлял. Есть письменное свидетельство одного химика, к сожалению, ныне усопшего… Который отбывал срок в той же шарашке и изобретал ракетное топливо. Они там под номерами сидели, но химик назвал имя предсказателя — Ящер. Или прозвище… И есть вот еще что. — Липовой пошелестел бумагами. — Я когда-то запретил Скрябинской работать с материалами из психушек. Думал, это вообще будет… А сам залез и… В конце пятидесятых туда попали несколько платных агентов из конторы. Посмотрел их истории болезни… Они Хрущеву письма писали, предупреждали, что скоро в Горицкий бор явится земной пророк со своей женой и будто у них должна родиться какая-то ясная дева… В общем, богиня. Вроде полный бред хрущевских времен борьбы с религией, но пророка этого тоже звали Ящер. А за последние сто лет на территории России не было другого человека с таким именем. По крайней мере в архивах…
— Тогда ему должно быть много больше шестидесяти, — заметил Самохин.
— То-то и оно!.. Разобраться надо. Может, для него и делают эликсир молодости… Но у меня предчувствие — это не другой Ящер. Тот! Не может быть два предсказателя с одним именем. Впрочем, кто знает? Вспомнили, например, о настоящем Ящере, объявился самозванец или назвали так группу, центр. Тогда откуда такая точность прогнозов?.. Короче, завтра с утра поезжай в Ликино-Дулево, там живет один из тех самых агентов, кто при Хрущеве в спецпсихушке сидел. Фамилия его Допш, еще в Смерше сексотом работал. Поговори с ним, так сказать, послушай из первых уст. Все его донесения тоже были кем-то уничтожены или изъяты. Сохранилось лишь письмо в ЦК, и то потому, что подшили в историю болезни и забыли. А чтобы он разговорчивее стал, я тебе документы прикрытия сделал, полковника ФСБ… Конечно, можно было бы послать опера из конторы, но я не хочу никого больше посвящать в это дело. Как вернешься, позвони. Нужна будет встреча — встретимся. Не знаю, в каком он состоянии, все-таки возраст, и думаю, из этого смершевца много не вытащить. За девять лет пребывания в медицинском спецучреждении память выскребают до донышка. А у кого еще немного осталось, доживают по старому правилу: больше молчишь, крепче спишь… Удостоверение оставишь себе, может пригодиться в Забавинске. Да гляди, сильно-то им не размахивай. Я тут по своим каналам сейчас проверяю, может, еще где всплывет редкое имечко. Потребуется помощь… или кто-то начнет мешать, докладывай. Возникнут проблемы оперативнее — немедленно звони, вместе помаракуем… Люди вон будущее знают, делают зелье молодости и просветления, а ты какой-то канализацией занимаешься!
Бывшему секретному сотруднику Допшу было под восемьдесят, однако на старца он не тянул и оказался в состоянии плачевном: сидел в огромной детской песочнице на даче сына и играл под присмотром платной сиделки. Специальное медучреждение, где лечился старый смершевец, сделало свое дело, однако при этом он не выглядел полным идиотом.
В первый момент Самохин пожалел, что приехал и потерял время, однако сиделка — учительница из Калмыкии, приехавшая на заработки в Москву, развеяла сомнения.
— Ничего, не обращайте внимания. Он, конечно, неадекватен, но больше прикидывается. Мы иногда разговариваем с ним на равных. Эмилий Карлович бывает еще таким философом…
— А как же песочница?..
— Он любит пустыню. Это ему внук сделал мини-Сахару. С ним ведь очень тяжело, все время надо чем-то отвлекать…
— Странно… Он что, жил когда-то в пустыне?
— Да нет вроде… Я точно не знаю.
— Вспоминает что-нибудь из прошлого?
— Прошлым он и живет, как все старики. Детство вспоминает, как на коне катался, войну…
— Имена называет?
— Называет какие-то…
— Что-нибудь о Ящере говорил? Сиделка пожала плечами.
— Не помню… Вроде не слышала. Я с ним третий месяц сижу, а устала…
Она провела Самохина через двор к песочнице, склонилась к Допшу и крикнула в ухо:
— Эмилий Карлович, к вам пришли!
— А?.. — Он еще был и подслеповатый. — Кто? Где?..
— На самом деле он все слышит и видит, — шепнула сиделка. — Такой характер…
Удостоверение полковника произвело на Допша обратное впечатление: не то что рассказывать что-то, вначале и разговаривать отказался.
— Идите отсюда! — показал он на калитку. — Я вас, б…, видеть не хочу!
И снова встал на коленки с малой саперной лопаткой.
Однако при этом заметно разволновался, руки затряслись, блуждающий взгляд отяжелел — реакция на раздражитель была, значит, память утрачена не совсем. Он начал было копать песок, но вдруг заплакал навзрыд, превратившись из ребенка в маленького, жалкого и смертельно обиженного старичка.
Самохин присел на край песочницы и стал пересыпать песок из руки в руку. Сиделка умела утешать старика, заворковала ласково, вытерла платком лицо и подала лопатку.
— Надо сегодня закончить, Эмилий Карлович. Нам еще много копать…
Он же обернулся к Самохину с совершенно осмысленным взглядом.
— Что это вспомнили про меня?
— Да времена изменились. — Разговаривать с ним нужно было, как с нормальным человеком. — Теперь мы возвращаемся к тому, чем вы когда-то занимались…
Допш не утратил способностей к анализу, но его философия была с налетом злости и некой отстраненностью.
— Чем же они изменились-то? — с горькой насмешливостью спросил он. — Как сидели наверху безмозглые твари, так и сидят. А внизу — тупая, оголтелая толпа. Теперь у нее еще и другое на уме — деньги, капиталы. Так вообще голову потеряли! Посмотришь, несутся, как больные, ничего уже не видят. Спросить бы их — куда вы, люди? Зачем растрачиваете свою энергию на то, что завтра придется бросить в пыль?
— Но есть люди, которые всерьез занимаются исследованиями непознанного, неразгаданного…
— А зачем? Из любопытства?
— Не только… Ищут выходы из создавшегося положения…
— Ну и зря ищут. От современного человека сейчас ничего не зависит. Все, что он может, это еще больше усугубить свое положение.
Надо было уходить от фатальной темы поближе к письму Допша, адресованному в ЦК КПСС, но Самохин опасался спугнуть его прямыми вопросами.
— Значит, нам нет смысла трепыхаться?
— Вы не способны оценить грядущее. — Бывший смершевский сексот взял лопатку. — Вы привыкли воспринимать будущее, когда оно становится историей. И то не всегда справедливо. Если вам удастся сломать этот стереотип, тогда есть смысл. Однако в этом случае вам грозит психобольница с закрытым режимом.