Катя видела Марину Аркадьевну такой, как там, в Лесном, в те последний, самый последний в жизни вечер. И Валю Журавлева с ней рядом.
А Никита Колосов тоже видел Марину Аркадьевну. Он стоял в морге у оцинкованного стола, на котором лежало ее тело. Патологоанатом только что закончил вскрывать грудную клетку.
Катя очнулась и начала читать то, что было отчеркнуто красным фломастером: "Николай Фомич больше всех нас жалеет бедного дядю Викентия. Но, право, он рассказывает про него странные вещи. Мама даже упрекнула его — он, мол, распускает вздорные слухи, а князь Викентий Федорович не был ни безумцем, ни сумасшедшим. Во всем виновата его страстная любовь к Нине и ее категорический отказ выйти за него замуж. Так говорит мама. Но Николай Фомич уверен, что любовь тут совершенно ни при чем. Какие все-таки причудливые суеверия гнездятся в умах серьезных, пожилых людей!
Соня говорит: Николай Фомич знал дядю Викентия лучше всех нас. Он служил у него, был поверенным во всех его делах. Он уверяет: у дяди Викентия были большие долги. Очень большие. И для того, чтобы расплатиться с ними, он решил… во что бы то ни стало отыскать бестужевский клад. А как всем в Лесном давно известно… — Катя оторвалась от дневника. Эта фраза выла подчеркнута красным фломастером дважды, — как всем в Лесном давно известно, клад по легенде легко и сразу отдаст себя в руки только тому, кто, не колеблясь и не сожалея, выполнит наложенные старой графиней Бестужевой условия заклятья. Как только будут накрепко запечатаны церковные врата, как только кровь священника, петуха, красавицы и мастера обагрит землю, клад явит знаком о своем местоположении. А после того как умрет тот, кто первый его увидит, клад позволит собой завладеть тому, кто приносил жертвы. Мы с Соней обсуждали эти страшные условия графини Бестужевой. Ее история вот уже два века будоражит Лесное. Все это, конечно, совершеннейший вздор. Но Соня очень оригинально трактует выбор Бестужевой тех, кто должен умереть по условиям заговора. Красавица — это, по ее мнению, скорее всего, несчастная опальная Лопухина, а может, и сама императрица Елизавета, которую Бестужева ненавидела, Мастер — это первый архитектор Лесного итальянец Баттистини. Во времена самой Бестужевой уже эти два условия были просто невыполнимы. Мне кажется, Соня здесь не права — старая графиня не имела в виду кого-то конкретного. Ей надо было просто сделать так, чтобы клад стал недоступен для воров, чтобы ее собственные мужики, дворовые боялись заниматься поисками спрятанного золота. Отсюда и вся эта легенда о заговоре на кровь, о смертях и. убийствах. Однако как же все-таки легенды живучи! Не могу думать о том, что рассказал Николай Фомич о дяде Викентии. Он якобы был просто одержим идеей отыскать клад, готов был выполнить все условия. И в тот роковой вечер он пришел в павильон «Зима», якобы имея твердое намерение первой убить Нину Мещерскую — она была очень красива, Она была самой красивой из всех… Hо он не смог. И пустил себе пулю в лоб. Так говорит Николай Фомич. Мне даже думать об этом больно, не то что слышать это от чужого, постороннего человека. Он лжет! Он просто старый, больной, Он не верит в любовь, в страсть. Готов поверить во что угодно — в дикое суеверие, в сплетни прислуги, в корысть, алчность, только не в любовь… Я так разочарована. Мне хочется плакать…"
Катя поднесла раскрытый дневник к лицу. Казалось, его страницы все еще хранили горький аромат лета 1913 года, когда шестнадцатилетняя Милочка Салтыкова разочаровалась во всем, в том числе и в любви…
Глава 27
НЕДОСТАЮЩЕЕ ЗВЕНО
— Ты еще откуда такой? — услышал Сергей Мещерский, когда в первом часу ночи наконец-то переступил порог собственной квартиры. Когда у вас дома вот уже вторую ночь подряд кое-кто ищет спасения от семейных драм и топит свое больное самолюбие на дне стакана, таким вопросам удивляться не приходится.
— Вадик, ты давно тут? — вяло спросил Мещерский.
— Я-то давно, а ты-то, ты-то где шляешься? — Вадим Кравченко (видела бы его, «драгоценного», сейчас Катя, вот прослезилась бы!) грозно и печально сверлил взглядом друга детства. — Я-то здесь, у вас, а вас все нет и нет. И днем нет, и ночью. И жена меня игнорирует, и товарищ мой совсем меня забросил. Как же все это понимать-то, а? Вы что, опять туда вместе с ней таскались?
— Вадик, оставь ты все это, ради бога, прекрати, — Мещерский со стоном повалился в кресло. Сидел, нахохлившись, в промокшей куртке, в грязных ботинках. — Тут такие дела, у меня голова кругом, а тебе все шутки.