Чтобы разобраться в том, кто есть кто и кем кому доводится, Кате понадобилось время. Салтыков встретил Мещерского по-театральному шумно, но эта театральность скрывала смущение и одновременно искренность. Катя смотрела на них: родственники. Надо же — они родственники! И таковыми себя сознают и ощущают, хотя некогда близкие и тесные родственные связи их предков были насильственно разорваны, рассечены революцией, войнами, границами, «Железным занавесом» и разным укладом жизни. Что же соединило их так бурно, шумно, стремительно, буквально бросив навстречу друг другу? Память? Кровь?
Салтыков был от души рад приезду Мещерского. И, наверное, именно этим он сразу и безоговорочно расположил Катю к себе. Славный, очень славный; ну и что, что внешность совсем не броская — редкие пепельные волосы, светлые ресницы и брови, кожа как у альбиноса, склонная и к медовой бледности, и к пылкому багровому румянцу на щеках? Зато глаза хорошие — умные, добрые, улыбка обезоруживающая, детская. И манеры отличные — сразу видно, кто перед вами. По-русски он говорил чисто, правда, произношение у него было непривычное для слуха москвичей, с отчетливым "с", четкими шипящими согласными. А Мещерский выходило как «Мещерскый». Но это был не европейский заграничный, а настоящий дореволюционный петербургский акцент.
Встретил он их в вязаной «альпийской» кофте и мешковатых вельветовых брюках, что называется, по-домашнему. Зато к обеду, где собрались все, переоделся в безукоризненный темно-синий блейзер и белоснежную сорочку.
Катя прикинула; сколько Салтыкову может быть лет? Никак не больше сорока двух, но, правда, фигура начинает потихоньку полнеть, оплывать. Живот уже в наличии — никуда от этого не денешься. Никакие диеты не спасут.
Постепенно в этом пестром хороводе яиц, перезнакомившись со всеми, она начала узнавать присутствующих. И некоторые лица и фамилии оказались уже знакомыми, Например, Наталья Павловна Филологова — Салтыков сразу представил их друг другу, с жаром заявив, что "Наталья Павловна — мастер своего дела, и без нее не было бы возрожденного Лесного, ничего бы не было. Наталья Павловна, на взгляд Кати, была типичным ученым сухарем — сухарем незамужним и уже утратившившим надежду на личное счастье в свои сорок восемь лет, но несмотря на это, не теряющим бодрости духа и вкуса к жизни, о чем свидетельствовали ее модная стильная стрижка и свежий, здоровый цвет лица.
Вместе с Натальей Павловной, по словам Салтыкова «над благородным делом возрождения» Лесного не покладая рук трудилась и ее коллега по науке и подруга — Долорес Дмитриевна Журавлева. Она была ровесницей Филологовой, но, судя по ее виду, по характеру — более мягкой и женственной. Обе дамы разговаривали очень громко и оживленно и в основном и создавали весь этот слегка оглушивший и ошеломивший Катю театральный тон встречи. Долорес Дмитриевна сразу познакомила их со своим сыном Валентином: «А это мой Валя, прошу любить и жаловать». Им оказался тот паренек в джинсах. Катя тут же вспомнила, что и его она вчера видела в машине вместе с Изумрудовым и блондинкой Мариной Аркадьевной.
Вале Журавлеву, как и Леше Изумрудову, на вид было лет девятнадцать. Он был высок, худощав. С Катей он поздоровался вежливо, а к Мещерскому не проявил ровно никакого интереса. Впрочем, они с Изумрудовым, выгрузившим свой велосипед из багажника, сразу же куда-то исчезли. И появились лишь за обедом, за общим столом.
Миловидная шатенка с котенком, которую Катя сначала приняла за жену Салтыкова, англичанку, оказалась никакой не англичанкой и не женой, а Анной Лыковой, сестрой того самого Лыкова, про которого Катя уже слышала.
Честно говоря, после хозяина Лесного именно Иван Лыков заинтересовал ее больше других. Он был ровесник Мещерского. И тоже родственник. Но, боже мой какой непохожий на своих таких разных родственников родственник!
— Представляете, мы едва не заблудились тут у вас, — именно ему пожаловалась в этом шуме-гаме Катя.
— А чего? Позвонили бы мне, я б вас встретил у поворота с Рязанского. Вчера Сергуну долбил, долбил по телефону, как сюда добраться, а он все ушами просвистел, вот чуча!