"Я знал, что если достаточно долго покручусь в этом сортире вселенной, то дождусь этого момента. Заверяю вас, что он мне вовсе не неприятен. Я ухожу в страну молчания, где придурки не мелют языками, а это как раз то, что я считаю спасением. Я любил вас, хотя не любил людей, и не ожидал, что люди будут любить меня. Я был лучше, чем мог быть, хотя мне это и стоило каких-то усилий, но чего не сделаешь ради жизни в стаде. Считаю, что если бы меня схватили людоеды, то могли бы сказать: А тот Грабковский был даже ничего, в особенности, концовка была просто замечательной. И они на самом деле были бы прав! Целую вас. Г.".
АЛЕКСАНДР ВИЛЬЧИНЬСКИЙ
Подозрительность русских – тест на английское происхождение:
Русские подозревают, что лорд Стоун – это фальшивая фигура. В ходе одного из придворных приемов они проводят испытание:
...Игельстрём, стоящий в кругу офицеров в паре шагов от короля, беседующего с лордом Стоуном, громко ляпнул:
- В заднице я видел короля Георга!
Этого нельзя было "не услышать". Вильчиньский поглядел на русского так, словно желал ударить, но не сделал этого и только взглядом дал понять королю, что этого не позволяет только воспитанность. Впоследствии он снова повернулся, медленно, без какого-либо удивления, даже не морщась, с абсолютным безразличием и отсутствием заинтересованности, даже не деланным, с совершенно холодным лицом. Когда зацепку повторили, он остался невозмутимым, и только в глазах блеснуло нечто вроде нетерпения, словно бы кто-то перебил его на полуслове замечанием не по теме или, не желая того, выбил у него из руки табакерку.
Впоследствии жалел, что не ударил, не вызвал на дуэль или, хотя бы, не ответил словом: А я видел в том же самом месте вашу царицу! Он опасался, что это его выдало бы. Опасался он напрасно. Игельстрём с компанией приняли его реакцию за выражение холодного, типично английского презрения – презрения к их хамству. И им сделалось стыдно.
Вильчиньский – Стефка:
Всегда, когда он ночью выходил из дома, та подходила к нему, легко целовала в щеку и окидывала взглядом с головы до ног; останавливая взгляд на лице, которое было вечно украшено юношеской драчливостью, подкрепленное мужской гордостью; коротким прикосновением поправляла воротничок, манжет или заколку, или же сбивала ту единственную пылинку, которая отважилась усесться на его фраке.
В те одинокие ночи, уже зная про Наталью, она ревностно молилась святому, стоя на коленях перед изображением бородача, голова которого была увенчана нимбом:
- Мой небесный покровитель, пожалей меня! Сделай ее уродиной, налей вонючего гноя в ее глаза, покрой щеки ее оспой, сделай так, чтобы у нее вырос горб, чтобы все тело ее покрылось ужасными язвами! Отбери у той змеи красоту, сделай ее старой, отвратительной, хромой, пускай лицо ее превратится в покрытую морщинами гнилушку, пускай волосы у нее выпадут, пускай сердце ее покинут чувства, и пускай никогда не познает она женского наслаждения! Забери ее из этого мира на кладбище, пускай там черви щекочут ей лоно, ее груди и губы. Отомсти за меня, сладкий мой благодетель, и я буду жечь тебе свечки до конца своей жизни!
Вильчиньский – Наталья Репнина:
Эта любовь изменила его, сыграв в его душе роль песчинки в раковине-жемчужнице, но это вовсе не значит, что он утратил возможность при необходимости быть волком, превратившись в гнусного пуделя – сами проверьте, насколько тверды истинные жемчужины, как режет глаза блеск перламутровой накладки на рукоятке стилета. Она же была одной из тех неожиданных волн, что придают инструменту надлежащий тон.
Вильчиньский – Изабелла Чарторыйская:
В 1806 году, через сорок лет после из романа, за неделю перед своей смертью - Вильчиньский встречает свою первую любовь, княгиню Изабеллу:
...Самым ужасным было то, что она оделась, словно юная девушка. Искусственные цвета на лице будили жалость. Обнаженные плечи поглощали беленькую пудру в углубления сморщенной кожи и казались плохо надутыми костями, которые солнце излишне высушило. Спина стонала в зажиме корсета (под ней была палатка платья, над ней – смятая шея), с другой же стороны – приподнятый бюст с синими жилками, которых не закрывал веер, мечущийся то в одну, то в другую сторону. С изумлением глядел он на огрубевшие в суставах пальцы, на обвисшие мешки под подбородком и ушами, на щеки с массой мушек и краснеющий нос, на подведенные краской брови, на лоб, на котором следы оспы, ранее совершенно не имеющие значения, теперь буквально вопили об уродстве. Лишь в глазах этой женщины осталось нечто от затаенной прелести молодости. Слушая ее голос, он чувствовал себя в замешательстве, его пронзало чувство пустоты,ледовый холод и печаль, что время все сильнее расцарапывает воспоминания, чем следовало бы, и что даже этого ему не пощадили.