— Ну хватит с тебя, ненасытный, — сказала Геня, от'няла малышку от груди и, гордо держа его в руках, повернулась к Янушу: — Он как две капли воды похож на тебя, Януш. Может быть, ты все-таки поцелуешь меня?
Она протянула руку. Тонкую, нежную, белую руку. Этого он уже не вынес, упал на колени и покрыл руку поцелуями. Их лица оказались рядом.
— Я грязный, — шептал он. — От меня, наверное, пахнет самогоном…
Но губы были уже рядом с ее губами. Милые мягкие губы его Гени. В ее поцелуе было столько любви и нежности, что он чувствовал себя с каждой секундой все беспомощнее. Она была сказочной феей, а он напоминал лешего. Его облик не гармонировал с чистотой комнаты и красотой молодой матери.
— Откуда ты узнал? — спросила Геня. — Как тебе удалось прийти?
— Мне сказали, — ответил он неопределенно и прижался головой к ее плечу. Она гладила его заросшее лицо. Как хорошо и в то же время страшно! Как теперь вернуться обратно в леса с воспоминаниями о прикосновении ее пальцев, о вкусе ее поцелуев на своих губах?
— Ты изменилась, — сказал он.
Но изменился он сам. В течение пяти месяцев скитаний семья, дом, жена, ребенок жили лишь в его мечтах. И теперь, когда эти мечты осуществились, он потерял уверенность. Геня стала почти чужой. Нет, не чужой. Она стала иной, недосягаемой для пропахшего потом партизана.
— Я тебе больше не нравлюсь? — спросила она с обидой. — Акушерка говорит, что я буду такой же стройной, как прежде. Разве только несколько шире в бедрах. Ну посмотри на меня!
Он опустил глаза. Сначала нужно привыкнуть к тому, что все это происходит не во сне и рядом его Геня.
— Поглядел бы ты на меня в последние дни перед появлением иа свет этого шалунишки! — проговорила Геня. — Я была как бочонок и смеялась над собой, смотрясь в зеркало. Мне казалось, что малыш будет гораздо крупнее, и я была немного огорчена, что он весит меньше восьми фунтов. Акушерка обрадовала меня, сказав, что родился мальчик. Послезавтра его будут крестить. Мы назовем его Янушем в честь его татека, в честь его папы.
— А кто эта акушерка? — спросил Януш, чтобы заставить ее говорить.
Голос Гени успокаивал его. Лучше пусть говорит она, а не он. Что мог он рассказать ей об этих пяти месяцах? Слушая ее, он чувствовал себя снова дома. Для нее он словно и не отсутствовал. Он же за время разлуки совсем отвык от семьи.
— Ты ее не знаешь, — ответила Геня. — Она из Данцига, обычно принимала у евреек. Немка, но прилично говорит по-польски. Да и фамилия у нее польская. У меня она несколько недель. Ухаживала за мной очень хорошо. Ты ведь останешься. Немцы уже давно не появлялись, а сначала приходили регулярно и обыскивали дом. Думаю, что теперь они забыли о тебе. Прими ванну и переоденься. Сегодня ночыо мы будем спать вместе, но ты же понимаешь — тебе нельзя,. . Я так тосковала по тебе…
Он резко отшатнулся от нее.
— Мне надо уходить, — сказал он торопливо.
Ванна, несколько дней дышать с ней одним воздухом, провести ночь рядом с ней — нет, этого ему не вынести! Домашняя обстановка и атмосфера его бывшего счастья так подействуют на него, что у него уже не хватит мужества уйти снова.
— Нет, не уходи, — воскликнула Геня. Слезы показались на глазах. — Я так люблю тебя и не перенесу, если ты сейчас же уйдешь. Мы часто говорили о тебе. Ты и не представляешь, что можно говорить с ребенком даже тогда, когда он еще в тебе. Он понимал меня. Честное слово! Я клала руку на живот и рассказывала ему о его татеке. А он начинал шевелиться. Мне было больно, но очень приятно.
— Завтра я должен быть в Варшаве, — солгал Януш. Я не могу остаться. Но, возможно, скоро приду опять. Может быть, и война протянется недолго.
— Постой! Подержи его на руках. Смотри, какой он легкий, — упрашивала Геня, протягивая ребенка. Его руки ноказались ему слишком большими для такого крошечного, хрупкого создания, смотревшего на него испытующе своими разумными глазками. Знакомство оказалось удачным. Малышка икнул и уцепился ручонкой за его палец. Януш растрогался. —
— Он узнал своего татека, — сказала Геня. — Он плачет, когда в комнату входит акушерка. С тобой же он спокоен, чувствует себя в безопасности. Я так много рассказывала ему о тебе, что…
— Я пойду, — перебил ее Януш с болью в сердце и отдал ей ребенка. — Ничего не поделаешь, Геня. Эта проклятая война взяла меня в свои цепкие лапы. Я и не предполагал, что все это еще существует, — сказал он, обводя взглядом комнату. — Там, где я, некогда заниматься собой. Мы говорим о еде, о водке и о немцах, которых предстоит уничтожить. Мне придется снова привыкать к тебе, к счастью…
Он нагнулся и поцеловал ее в лоб, страшась соблазна прикоснуться к ее влажным, теплым губам. Его смущала белизна ее тела, которое принадлежало ему и подарило ему сына и которое все же стало для него чужим. Он был поражен, когда она без стеснения заговорила с ним о своих бедрах и груди, словно это было неприличным по отношению к такому грубому мужику, каким он стал.
— Я привыкну снова! — произнес он заикаясь, повернулся и направился к двери спальни.
— Януш! — прозвучал ее голос, как крик о помощи. Ты меня больше не любишь?
— Здесь мир, — ответил он, неопределенным жестом показывая на окружающую обстановку. — Ковер, шторы, обои, распятие, кровать, ты. И ребенок! Мне нельзя было приходить. Это лишит меня мужества. Это жизнь, которую я…
«Которую я забыл», — хотел сказать Януш, но это обидело бы ее. К тому же это было и не совсем так. Он не забыл, он просто отвык. Ему надо заново привыкнуть к счастью, как в свое время ему пришлось привыкать к войне.
— Я люблю тебя, — произнес он отрывисто и вышел в коридор. Его трясло. Он не мог уже представить себе сморщенное личико своего сына. Нельзя было приходить. Месяцами он жил в атмосфере ненависти. Любовь в этом доме, любовь его . собственной жены пробуждала в нем страх. Страх, что он уже не сможет привыкнуть к ненависти. К ненависти, которая стала необходимой в разграбленной и униженной Польше.
Но ему нечего было бояться, чти он разучится ненавидеть. У чувствительного интеллигентного Януша Тадинского будут еще причины для ненависти…
Внизу у лестницы стояла акушерка. Она улыбалась ему. Это была странная улыбка.
— Ты заставил себя долго ждать, — сказала она. — Мы думали, ты придешь гораздо раньше.
— Кто это «мы»? — спросил Януш.
В облике женщины он почувствовал скрытую угрозу.
— Мои друзья из тайной полиции и я, — ответила она.
Он в западне! Взгляд метнулся к двери на черный ход.
— Нет! — поспешно предупредила она. — На этот раз тебе не удастся нас провести. Этот выход отрезан. Не поднимай шума. Твоей жене не обязательно знать об этом.
Тебя ждут на улице. Если будешь благоразумным, твою жену, может быть, оставят в покое.
— Если с ней что случится… — хриплым голосом произнес Януш. — Если с ней что случится, то я…
— Лучше думай о себе, — прервала немка. — Если будешь сговорчивым и усвоишь, что от тебя требуется, то она, может быть, и не понадобится.
У него похолодели: руки. Если бы он мог задушить эту тварь… Но тогда они схватят вместо него Геню. Его, Геню, нежную, чистую, невиновную.
— Не горячись, — прошипела «акушерка». — Выходи на улицу да не забудь поднять руки. Тебя там ждут!
Их было четверо. Здоровенные парни в гражданском. Они стояли, засунув руки в карманы, около заведенной машины.
— Без шума! — грубо прорычал один из них. — Садись! — кивнул он в сторону машины. Если сейчас попытаться бежать, то его пристрелят. Придется подчиниться, тогда у них не будет причин придраться к Гене. Хватит ли у него мужества? Вряд ли. Особенно теперь, когда он увидел, какой удивительно прекрасной может быть мирная жизнь. Надо выдержать во что бы то ни стало. А вдруг все эти рассказы о зверствах преувеличены? А вдруг его просто посадят в тюрьму?. .