— Читал, как же, читал.
Старик не шелохнулся, даже не глянул в сторону Коева.
— Век свой скоротал в этой самой бане. Всякое довелось увидеть за долгую жизнь. Но чтоб среди бела дня на глазах у честного народа людей убивали — такого не видывал… Дело было под вечер, как раз уходить собрался, как вижу — полицейские крадутся. Ну, думаю, облаву устроят. Шагах в десяти от бани углядел Петра и Спаса. Меня словно током пронзило: надо бы им сказать, но как? А тут крики раздались: сдавайтесь, мол! Те за револьверы. И пошла пальба. Я затаился вон там, под акацией, ни живой, ни мертвый. Пули свистят, фью, фью. Свалили их первыми же выстрелами… А потом фургон подъехал и их увезли…
Спас и Петр. Коев хорошо помнил обоих учителей. Они частенько наведывались к Старому, не раз оставались ночевать. Укладывались внизу, в крохотной каморке, на железной кровати с размалеванными спинками (Коев и по сей день их помнит), с бронзовыми шарами в четырех углах. Старый устраивался рядом с гостями, попыхивая папироской. Лампу не зажигали. Говорили о нужде, о войне, об угоне скота. Марин жадно слушал рассказы о нападении партизан на сыроварни и склады, немецкие эшелоны, о саботажах. У учителей были зычные голоса, каждое слово гулко отдавалось в клетушке. От смеха дрожали стекла…
Кто только не заглядывал к ним в дом: учителя, рабочие, молодежь… Наведывалась и одна женщина, Найда. Уже после победы она получила инфаркт и скончалась прямо на партийной конференции, не сходя с трибуны.
Часто наезжал высокий мужчина в черной шляпе — то ли из Софии, то ли еще откуда. Незнакомец обычно не засиживался — поговорив немного со Старым, он исчезал. Приходил еще летчик Антонов. Живко Антонов. Он успел уйти к партизанам. Теперь вот в генеральском звании ходит. Одним словом, в посетителях недостатка не было. И не одни только смельчаки заглядывали. Случались также робкие и нерешительные, такие без обиняков предупреждали: на нас, Иван, не надейся. Ребятишки у нас, не годимся мы для рискованного дела… Старый не настаивал, не принуждал. Странный он был человек. Другие коммунисты того же поколения действовали напористо, нервно, чуть ли не силком подчиняя своей воле. Старый же, наоборот, никогда голоса не повысит. Убеждал спокойно, уговаривая, и редко кто ему отказывал…
— Как же это вышло, что их раскрыли? — спросил Коев.
Старик пропустил вопрос мимо ушей. Он закашлялся, потом отер выступившие слезы и постучал посохом по земле.
— Как вышло? — в сердцах переспросил он. — Предатель к ним втерся. Так мне сдается. А кто — знать не знаю.
— Отец ничего тебе не говорил?
— Какое там! Смутное было времечко, Марин! Кому верить? Каждый за свою шкуру дрожал…
Поговорив еще немного, Коев проводил старика до речки и решил пройтись по берегу. Воды в реке поубавилось. Там и сям, на кочках, пучками торчала трава. Бурная весной и почти усыхающая летом, речка прятала в глубоких омутах усачей и ельцов, на мелководье извивались угри, а в верхнем ее течении резвилась форель… Как будто только вчера покинул он городок… Кажется, завтра они с пацанами чуть свет отправятся на рыбалку. Он, как прежде, закатает штаны и зашлепает по воде… Однако детство не вернется никогда, ибо в то время, когда он с друзьями наперегонки носился по прибрежным тропинкам, шарил по дну реки в поисках карпов, Старый был еще совсем молодым, а мать — осанистой и черноволосой…
На другом берегу стоял небольшой дом с бочарней, принадлежавший бай Симо, родственнику матери. Марин вырос вместе с его тремя дочками, вместе учились, потом вместе же отправились в столицу. Бай Симо остался вдвоем с женой, по-прежнему занимался своим ремеслом, высылая дочерям денежные переводы. Однажды, проходя мимо Центрального почтамта, Марин забежал купить марки. Сидевшая за окошечком женщина окликнула его. Удивленный Коев даже не сразу узнал ее. Но приглядевшись, распознал Керку, старшую дочь бай Симо. Не окликни она его, того и гляди разминулись бы. Керка упрекнула его, мол, знаться перестал, большим человеком заделался… Коев принялся оправдываться, дескать, закрутило так, что не продохнуть расспросил о других сестрах — Зине, Тодоричке. Оказалось, что обе замужем за военными. А Керка уже успела развестись… На прощанье Коев записал ее телефон и пообещал позвонить.
Да так и не позвонил…
Жив ли бай Симо? Коев прошел по новому мосту, обогнул жилые дома и очутился в проулке, сохранившем свой прежний вид. Все тот же питьевой фонтанчик, отделанный мрамором, церковь с подворьем, заросшим виноградной лозой и самшитом. А вот и домишко бай Симо. Некогда добротная постройка, зажатая в тисках блочных зданий, ныне производила жалкое впечатление. К дому вела выложенная плитами тропинка. Ветки старой смоковницы, подобно скрюченным пальцам впивались в ограду; ее плоды были размером с крупную грушу… Мастерская окончательно скособочилась, однако изнутри доносились глухие удары. Коев вошел внутрь и не поверил своим глазам. В неизменном кожаном фартуке, в вечной мерлушковой шапке, с молотом в руках сидел старый бондарь, набивая обручи на кадушку.