— А что это ты вдруг Старого вспомнил? — резко спросил Коев.
Фотограф стушевался.
— Как тебе сказать…
— Ладно, не виляй, раз начал, то договаривай. Почему ты вдруг Старого помянул?
— Так его же, Марин, исключили…
— Но совсем по другому поводу.
— Верно. Сам знаю, что по другому.
— Но ты все-таки сомневаешься?
— Насчет Старого?
— А насчет кого же?
Фотограф окончательно смешался.
— Ты не так понял… Старый, он сам по себе. Хотя очень мне хочется, чтобы отпали всякие кривотолки в его адрес, — решительно заявил он.
— А как это сделать? — спросил Коев. — Как?
— Что касается слухов… Вряд ли кто всерьез его подозревает… Я, признаюсь тебе, тогда разговаривал со Старым.
— Когда?
— Когда его исключили.
— И что же он тебе сказал?
— Ничего конкретного. Но пару слов все-таки обронил… Сказал, что есть у него кое-какие сомнения, подозревает кое-кого, но не может добраться до истины… «Скажи толком, — просил я его, — что ты имеешь в виду?» Он только пробормотал что-то и отмахнулся.
— И все?
— Нет. Говорит, мол, есть у него задумка, однако решил держать ее про себя, пока окончательно не уверится. Боится бросить тень на невинного… Нужно, мол, время…
— Выходит, он и тебе те же самые опасения высказал, — задумчиво произнес Коев.
— Старый ни одного имени не назвал. Так я и не смог ничего вытянуть. Да и что он мог сказать, когда его по поводу того заявления через день в комитет вызывали. Да и нас таскали. Разве можно было кривить душой? Мы сказали, что верили Старому, он нас коммунизму учил… Я даже рассказал им один случай, который мне лично примером служил. Однажды взяли нас под арест по доносу, что читаем марксистскую литературу. Всю ночь избивали и пытали, вызнавая, кто нас литературой снабжает, какие книжки держим, кому их даем и тому подобное. На рассвете вывели во двор и поставили лицом к стенке. Рядом приставили и агента, авось под страхом смерти кто-то проговорится. Старый дал нам знак молчать, помимо нас двоих задержали также парнишку одного из Остеново и незнакомого учителя. Так вот, пополудни, должно быть, зашел во двор начальник полиции Шаламанов и принялся на нас орать. «Образованными себя возомнили, — кричит, — передовыми! Кругом одни простаки, а вы Маркса и Ленина себе почитываете…» Мы, как и было велено, будто языки проглотили. Старый обернулся и говорит: «Господин начальник, эти молокососы понятия не имеют о марксистской литературе. Я ее читал. Вот меня и судите. А этих отпустите!..» Шаламанов увел его к себе в кабинет, довольно долго там продержал. Из окна доносились его угрожающие крики, стращал, что на тот свет всех отправит и семя наше в прах обратит… Выпустили нас. Убедил-таки Старый бешеного зверюгу, к тому же и при обыске ни книг не нашли, ни чего другого, за что можно было бы ухватиться…
Они вышли из ресторана. Еще светило солнце, но со стороны Старопланинских гор плыл прозрачный туман. «Вскоре он окутает все вокруг», — машинально подумал Коев, вспомнив капризы местной погоды. В воздухе уже чувствовалось слабое дыхание промозглой осени, невидимый ветерок пронизывал насквозь. Коев слегка продрог. Не сегодня-завтра нагрянет зима, снег засыплет все кругом…
Вельо снова закурил, поперхнулся, и только сейчас, на свету, стало видно, как мертвенно-бледно его лицо, как синеет оно от надрывного кашля.
— Бросил бы курить, — сказал Коев.
Вельо помаленьку пришел в себя, облегченно затянулся и взглянул повлажневшими глазами.
— Вот и врачи курить запретили… Затемнение легкого нашли, внизу, справа… Резать хотят.
Марин ошарашенно остановился.
— И давно это у тебя?
— Да вот этим летом обнаружили. Дышать трудно.
— А ты все равно продолжаешь дымить? В больницу тебе надо лечь.
— Как-нибудь лягу…
— Мы с тобой, Вельо, люди взрослые. Не к лицу, вроде, мальчишество.
— Завтра же и лягу. Только живым мне оттуда не выйти.
— Не говори ерунду.
— Да нет, это не ерунда, — обреченно вздохнул Вельо. — Ну, я пойду, пожалуй, надо снимки на завтра приготовить. Не пропадать же из-за меня номеру.
— Я тебе позвоню. И непременно загляну, — Коев пожал ему руку. Рука была сухой и горячей…
Коев еще долго смотрел вслед Вельо… Казалось, что друг еще ниже склоняется под напором кашля, и, вероятно, почувствовав на себе взгляд Коева, он ускорил шаг и вошел в здание профсоюзов.
Как и предполагал Коев, небо враз, в считанные минуты, потемнело, резко похолодало и дома заволокло густым осенним туманом…