Сравнивая себя с тем подростком, затем юношей, Коев с грустью отметил, что теперь он — известный публицист, главный редактор софийской газеты, народный деятель культуры и прочее и прочее, невообразимо отдалился от того, изначального. Куда же все исчезло? Будто его подменила. Даже внешне он страшно изменился — высокие залысины, поредевшие волосы, борода с проседью. Уж много лет он избегал смотреться в зеркало. Видел себя старым, обрюзгшим и неприглядным, хотя Ане он нравился именно как мужчина. Она так и говорила: «Из всех моих знакомых только ты один настоящий мужчина…» Коев обошел комнаты. Однако его сразу же потянуло прочь, в гостиницу, захотелось очутиться среди друзей. Словно никогда и не жил он здесь, в этом доме, в этом дворе…
Что за ерунда лезет в голову, даже возмутился Коев. Как так, не жил? Разве не лазил он по этому почти высохшему кизиловому дереву? Не карабкался на орех, все еще могучий и развесистый? Не сиживал вон у того окна, делая домашнее задание, решая задачи и теоремы, из которых ровным счетом ничего не запомнил? Разве не жили здесь его мать, крупная, костлявая женщина со строгим, волевым лицом, и отец — мудрый и настрадавшийся человек, Старый, как его называли… Старый…
Марин хорошо знал своего отца. Не потому, что был ему сыном и не потому, что они долго жили вместе. Наоборот, он слишком рано покинул родителей, учительствовавших в богом забытом Остенове. Марин расстался с ними, как только поступил в прогимназию. Потом он окончил гимназию, поехал учиться в столицу. Нет, недолго прожил он под крылом Старого, но была между ними духовная близость. Стоило Марину очутиться в деревне или Старому наведаться в город, достаточно было посидеть рядышком под виноградной лозой или сходить на прогулку в горы, чтобы вновь с небывалой остротой испытать те незабываемые минуты откровения и просветления, которые Коев всю жизнь хранил в своем сердце как нечто самое сокровенное. О чем они разговаривали? Проще сказать, о чем они только не говорили! И сейчас, восстанавливая по крохам, разрозненным обрывкам отцовские мысли, он вдруг понял, что душевный склад Старого сильно отличался от внутреннего мира остальных его знакомых. Коев где-то вычитал, что каждый по рождению тяготеет к определенному виду животных или птиц. Одни привязываются к собакам, другие к кошкам, третьи — к пернатым или рыбам. Старый не принадлежал ни к одной из упомянутых категорий. Правда, он испытывал слабость к овчаркам, приводившим его в восторг, с нескрываемым восхищением относился к пограничным ищейкам. Однако брать животное в дом не позволял, не для того, дескать, создана собака, чтобы чью-то руку лизать, к достойному животному и относиться надобно по-достойному, а не делать из него слугу… Кошек же не выносил, считал, что место кошки в погребе, мышей ловить! Птиц не держал тоже. По соседству с ними жили голубятники и охотники до других пернатых, а Старому были чужды подобные увлечения, он твердо был убежден, что птицам нужно летать, уткам-гусям плавать. Однажды Марин нашел в траве махонькую перепелку. Он посадил ее в корзинку и стал выхаживать. Птенчик вырос, научился взлетать. И хотя никуда не улетал, Марин натянул поверх корзины сетку. Как рассердился тогда Старый! Зачем, спрашивается, пташку подобрал? Ей летать положено, а не в корзине жить! Как только перепелка окрепла, Марин отнес ее на холм и выпустил на свободу. Взгляды и принципы Старого относительно жизни и всего сущего на земле Коев принимал с интересом, что ему не мешало, однако, зачастую ввязываться в перепалки. Но спустя десятилетия, сквозь дымку времени ему все же открылись истинные пристрастия Старого. Не к собаке, птице или рыбе. По-настоящему поклонялся он только растительному царству. Он любил говорить, что каждое растение образовано из клеток, живых клеток. Люди состоят из тех же молекул, что и дерево. Они так же реагируют, размножаются. Память запечатлела болезненную жалость Старого к каждому увядшему стебельку. Цветов он никогда не разводил, но засохшее растение непременно поливал, пробирая виновных, оставивших травинку погибать на глазах.
Как-то он приметил на косогоре сосенку, совсем крохотную, с вершок. Старый склонился над ней, потрогал иголки, принес брошенную кем-то бутылочную тыкву, раздобыл воду и полил сосенку. Марин тогда упрекнул его, что не дал ему ухаживать за перепелкой, на съедение лисицам оставил, а для захиревшей сосенки воду таскает. «Будь у нее ноги, сама бы напилась, — ответил тогда Старый. — Беззащитное дитя природы. Случайным ветром занесло сюда семя, оно и проросло. Почва тут больно сухая, пособишь ей чуток, растение и пустит корень, ухватится за землю, уцелеет…» Марин тогда долго подозревал, что Старый тайком от всех ходит на холм поливать сосенку.