Так на что же ему уповать? Ведь и он, подобно самолету, берет курс на вслепую, хотя желанная цель все так же невидима. Она есть, существует где-то рядом, не хватает лишь спасительного просвета, чтобы увидеть ее, чтобы в нужную минуту, идя на посадку, точно попасть на светлую полосу твердой почвы. Вот такого просвета и не было, и без него недолго и сбиться с курса, потеряться, ибо когда-то оставленные следы давным-давно стерлись, заросли чертополохом и свежей травой, надежно упрятать под собой голубую взлетную полосу…
— Товарищ Коев, — донесся с улицы голос шофера «Волги», — а я вас разыскиваю, в гостиницу за вами заезжал…
— В чем дело, бай Наско?
— Товарищ директор велел заехать за вами вечером.
— Опять куда-то повезет, — прошелся по адресу друга Коев.
— Как будто в трактир, рыбки отведать. Иностранцы заявились, так теперь…
— Уж не знаю, смогу ли, — нерешительно сказал Коев, — но обязательно позвоню. Директор на комбинате?
— Там. До самого вечера, сказал, пробудет.
Шофер отошел от ограды, и Коеву снова показалось, что он слегка пьян. Походка его была неуверенной. Завел мотор и нервно рванул с места…
Коев сорвал несколько плодов со старой смоковницы. До чего ж живуча! Сколько раз обжигал ее мороз, засыхала, но вновь выбивались у корня росточки, а года через два-три опять раскидывались ветви молодой кроны. Коев пожевал мягкий, слегка привяленный инжир, сохранивший недавний вкус, под зубами похрустывали зернышки. «Отчего же нам, подобно смокве, не дано перерождаться?» — шутил когда-то Старый. «Как так, не дано? — откликался сын. — Ты же знаешь, многие верят в перерождение. Целые религии на этом держатся…» «Да, держатся, проповедуют, — отвечал Старый, — но на одной проповеди далеко не уедешь. Тьма-тьмущая народу на тот свет угодила, хоть бы один вернулся. Нет, назад ходу нет. Никому не отпущено второй жизни, Марин. Никому».
Сейчас Марину страстно захотелось, чтобы перерождение было явно — пусть рядом окажется отец, пусть из горенки выглянет мать, пусть вновь оживут добрые, дорогие сердцу люди…
С тяжелым сердцем покидал Марин Коев родной дом. По улице шли люди, на тротуарах резвились ребятишки, — но он здесь никого не знал… Коев брел, не разбирая дороги. Свернул к реке, заглянул в читальню, где репетировала Ненка, обогнул Профсоюзный дом, где было ателье фотографа, холм, где располагался склад Доки, и снова очутился в старой Вароше. Подумалось о Соломоне. Что старик собирался ему сказать? Кем он так запуган? В ушах явственно раздался отзвук шагов преследователя. Неужели опять галлюцинация? Нет, за кем-то действительно охотились. За ним? Или за Соломоном?
Из одного домика вышел крупный мужчина. Мельком взглянув на Коева, он прошел мимо, но что-то заставило его остановиться и обернуться назад.
— Марин, ты ли это?
Марин обернулся, но человек не был ему знаком. Увидев его смущение, мужчина сам поспешил навстречу.
— Это же я, Койчо! Ну Койчо Минчев!
— Надо же, Койчо! Сколько же лет мы с тобой не виделись?
— Да годков тридцать, пожалуй.
Его широкое лицо светилось добродушием. Коев припомнил, что когда-то они были соседями.
— Сначала было подумал, что обознался. Что может делать Марин Коев среди здешних развалюх? А пригляделся как следует, вижу — он, он самый и есть… — тряс Койчо руку Марину.