И Гримаре рассказывает анекдот, о котором читатель волен думать что угодно; нам же кажется, что из него видно, как расшатаны нервы у Мольера:
«У него был слуга. Ни имени его, ни семейства, ни откуда он был родом, я не знаю; но мне известно, что он был туповат и что служба его состояла в том, чтобы одевать Мольера. Однажды утром в Шамборе он надел ему один чулок наизнанку.
— Имярек, — произнес Мольер мрачно, — этот чулок надет наизнанку!
Слуга тотчас же взялся за верхний край чулка и, спустив его, с ноги своего господина, вывернул налицо; но, полагая, что этою недостаточно, он засунул руку внутрь, вывернул чулок снова наизнанку и стал натягивать его на Мольера.
— Имярек, — повторил он холодно, — этот чулок надет наизнанку.
Глупый слуга, с удивлением на это посмотрев, опять берет чулок и проделывает с ним то же самое, что и в первый раз; думая, что он исправил свою ошибку и уж теперь-то все будет как следует, он смело натягивает чулок на своего господина. И тут, видя, что эта проклятая изнанка так и осталась снаружи, Мольер теряет терпение.
— Черт побери! Это уж слишком, — кричит он и дает слуге ногой такого пинка, что тот падает навзничь. — Этот бездельник вечно будет надевать мне чулок наизнанку! Он всегда останется дураком, каким бы ремеслом ни занялся.
— Какой же вы философ! Вы просто дьявол, — отвечал бедный малый, которому понадобилось более суток, чтобы понять, почему же этот несчастный чулок все время оказывался наизнанку».
Он пишет жалкого, почти непристойного «Пурсоньяка», словно исполняет нудный урок. Гримаре: «Говорят, что «Пурсоньяк» появился на свет благодаря некоему лимузенскому дворянину, который однажды на представлении затеял ссору с актерами, показав при этом свои смешные черты».
Господин де Пурсоньяк — адвокат из Лиможа, буржуа с аристократическими претензиями, простодушный до глупости, нелепый во всех своих поступках. Он пустился в путь из родного Лимузена, чтобы жениться на Жюли, дочери Оронта. Но Жюли любит Эраста. Влюбленная парочка готова на все, чтобы избавиться от этого олуха; взаимная страсть подвигает их отбросить всякую щепетильность в обращении с самозваным дворянином. Они вступают в сговор с неаполитанцем, бежавшим с галер, и мошенницей-гадалкой. Вся эта расчудесная компания кружится адским вихрем вокруг провинциала, выставляя его сумасшедшим, многоженцем, неплательщиком и отцом целого выводка хнычущих ребятишек. Разумеется, врачи с ними заодно. Эраст намекает лекарям, что у его жертвы мозги не в порядке, и они тут же ставят диагноз: ипохондрическая меланхолия. Пурсоньяку собираются вскрыть лобную вену, чтобы излечить от мрачных мыслей и мании преследования. Он сопротивляется. Его обвиняют в том, что он похитил Жюли, по счастливой случайности освобожденную торжествующим Эрастом, который и получает ее в жены. Чтобы ускользнуть от стражей, якобы его подстерегающих, Пурсоньяк переодевается в женское платье. В конце концов ему удается вернуться в Лимож, но только после того, как он оставил в руках преследователей кругленькую сумму. Этот персонаж — всего лишь отталкивающая, грубо размалеванная кукла. Но какое это имеет значение! Обаятельный, милый Люлли наслаждается от всего сердца, сочиняет свой балет клистиров, сам танцует вместе с танцовщиками, а Мольер, в коротких штанах красного шелка, обшитых кружевами, в голубом бархатном камзоле с украшениями из фальшивого золота, в поясе с бахромой, зеленых подвязках, серой шляпе с зеленым пером, косынке из зеленой тафты, в юбке той же материи и плаще из розовой тафты, накрашенный, обложенный толщинками, неузнаваемый, вызывает бурю смеха. Как ему грустно! Людовик XIV, охотники и охотницы из его свиты аплодируют до боли в ладошах. Мольер снова попал в цель, прицелившись не слишком высоко. Вот этого и ждут от него, думает он с горечью: пошлых глупостей, трюков с клистирами, сальных шуток. 15 ноября пьеса с успехом идет в Пале-Рояле. Мольеру так и не суждено стать Мольером при жизни; он это понял, но примирился ли он с этим?