— Откуда ты знаешь, что молния ударит в него? — прошептал Стефанчик.
— Непременно рано или поздно ударит. Эти дубочки прокляты, они выросли на крови. И кто же у нас так любит громовые обереги? Кто так сведущ в темных обрядах? И у кого год назад прибавилась могилка на грядке? Получается, тело там, а череп — здесь. Всё сходится… вот только череп не детский! Небольшой, скорей всего, женский, но не девочка это. Нет, не она. Кто же? Не припомнишь, Стефанко, кто ещё пропал в прошлом году?
— Ирина?
— Дубочки посажены раньше середины лета, они здорово вымахали… Тут примета в зубах знакомая, а вспомнить не могу. Эх, старость… У Ирины такой щербинки в зубах точно не было. Если вспомню, скажу. Пойдём, внучек. Место запомни, важное место. Нужно будет священнику показать, пусть… Вспомнил!
Дед резко остановился. Стефанчик поднял лицо к нему, но Евсей быстро положил ему на глаза ладонь.
— Не смотри, внучек! Не смотри…
Перед ними метрах в двадцати ниже по тропе стояла сгорбленная мольфарица и грозила костлявым пальцем.
Старый знахарь отпустил внука, только когда вестница пропала. Дед понял предупреждение, но остановить мысль не мог. Он уже знал. И внук сразу понял, от чего дед пытался его уберечь.
— Деда, это была она? Ты видел ее? Это она?
— Не она это, внучек, что ты, — гладил его по волосам дед Евсей. — Совсем не она.
— Ты не ври мне, я всё понимаю, — сердился Стефанчик. — Я уже большой!
— Мал ты ещё внучек, так мал… вот горе-то, почему так рано? Клянусь тебе внучек, это была не она. Только… выглядела как она. Никому не говори пока, что мы нашли. Никому!
— Деда, так ты вспомнил, чья примета? Чей череп?
— Странное это дело, Стефанко. Подумать нужно. Завтра скажу.
28.
***
Старый знахарь умер во сне. Утром, когда дед не проснулся, Стефанчик не сразу понял, что это — смерть. Удивившись и слегка загордившись, что поднялся первым, мальчик убежал во двор, принести воду из колодца. На бегу сообщил матери, что дед спит. А когда вернулся… Вся семья уже собралась у постели деда, и сомнений быть не могло — все плакали.
— Нет! Нет! — закричал Стефанчик. — Пустите меня!
Но его не пустили. Слух о смерти деда Евсея мигом облетел всё селение до хуторов. Пришла бабка Катерина, под ее руководством покойного готовили к похоронам. Заходил священник, почитал молитвы, и не стал, как обычно, возражать тёмным бабкам, что смерть знахаря была «от естественных причин». Сердце, возраст…
Отец Роман сам в это не верил. Видел, что завидная для многих «смерть праведника» — просто уснуть и не проснуться, для деда Евсея не была мирной и лёгкой. Когда человек умирает от остановки сердца, на его лице всегда светлое умиротворенное выражение. Но когда смерть насильственная или сосуд рвётся от внутренней борьбы, выражение лица совсем не такое. У деда Евсея осталось незаконченное дело на этом свете. Он боролся, но… силы, видимо, оказались не равны.
Стефанчик плакал во дворе, сидя под тем самым свинцовым окном из закаленного стекла. Но потом, когда деда уже нарядили и переложили в гроб, внук проскользнул в его комнату. Мать как раз перестилала постель. Стефанчик сунул руку под подушку деда и выхватил сухую змеиную кожу. Белую, пустую, сброшенную во время линьки.
Ничего не объясняя, внук знахаря мигом бросился к печке и сжег шкурку. Никто даже не успел понять, что это. У Стефанчика появилось доказательство. Он знал, что деда убили, и знал — кто. Но всё равно не мог ничего никому рассказать. Потому и не сдерживал бессильных слёз.
На кладбище собралось всё селение, жители дальних хуторов и много людей из соседних деревень. Старого знахаря все знали. И уважали настолько, что никто вслух не возразил старосте, что не годится хоронить «непростого» на общем кладбище, рядом с церковью. Хотя по толпе летел шепоток, что смерть «не своя», но единственный свидетель молчал, а единственная улика сгорела в печке. Пожилой человек умер в своей постели… как придерёшься? Более того, накануне у него был долгий разговор со священником. Это отец Роман всем подтвердил. Не докажешь, что старый травник умер без исповеди и благословения.