Гостьи заахали, спросили, что случилось? Неужели, хворь какая зловредная? Или дикий зверь напал? Дитя ведь совсем… жалко…
— Оказалась сиротка не девочкой, а демоницей, присланной убить меня. С виду тихонькая, а внутри — тьма кромешная. Нечистый дух в ней сидел, силищи огромной, еле избавилась. Хату до сих пор освящаю. Без меня тут не шастайте, и своим передайте, опасно! Ну, соседки, доброго вам здоровьечка. Легкой гладкой дорожки!
Ошалелые просительницы натянуло улыбались, кланялись, боясь повернуться спиной к мольфарице, чтобы не обидеть ее. Изо всех сил они старались отвести глаза от грядки с крупными колокольчиками. Но их как магнитом тянуло туда, глаза сами поворачивались, грозя вывернуться из орбит. Небесного цвета колокольчики тихонько кивали под ветром.
6.
***
— Что нового, соседушки? Какие вести, все ли здоровы?
Хозяйки с дальних хуторов сходились в селение на ярмарку нечасто, под новую луну. Но уж когда сходились, не могли начесаться языками. Если даже случалось то, о чем селение боялось говорить, соседки под большим секретом всё равно обсуждали всякое происшествие. Пропажа девочки-ученицы с горы селение почти не волновала. Сироту никто не знал, некому было о ней вспомнить. Гораздо сильнее будоражила воображение сама мольфарица. Несколько хозяев с разных дворов даже остались на краю базарной площади, когда все разошлись. Болтали и всё никак остановиться не могли.
— А вы заметили, взгляд у нее стал чудной, будто туманный. Глядит вдаль, а чего рядом не видит, — шептала бабка Катерина. — Я ей монетку серебряную протягиваю за ладанку нашёптанную, а она не берёт! Оставила ей грошик, да пошла. А мольфарица мне и говорит…
— Чего? Серебра боится? Ты сама видела? Ой, бабоньки, дело недоброе… — всполошилась тётка, у которой недавно болел зуб. — Никак тёмная сила нашу мольфарицу к себе перетянула! Ах, страсти-то… как же мы таперича?..
С прилавка опрокинулась и со звоном лопнула на камне кринка козьего молока. Пока хозяйка, только что нарочно сменявшая своё коровье молоко на козье с хуторов, полезное для старых и малых, причитала над белым озерцом, другие тетки оглядывались, трижды крутились на месте и суеверно плевали через левое плечо.
— Ты не перебивай, — шикнула на паникёршу бабка Катерина. — Она мне говорит: «Ступай, Катерина, да под ноги смотри. Не ровён час споткнешься…» И знаете, что? Я на обратном пути, уж до самого низа горы дошла, так у реки, гляжу, девки плещутся. В белых сорочках и веночках, вроде не наши… Русалки! Что ж так рано выползли-то, думаю… И загляделась, а там корень из земли — уж я и полетела. Глядь — девок-то и нет, только нечеловеческий смех долго слышался издаля, а может, у меня в ухе звенело.
— Так рано появились, — бормотала молодая вдова Ирина, та, что осталась без молока. — А что же рано? Пора уж. Всегда до Пасхи первый раз показываются…
— Точно я говорю, нечистая сила изо всех щелей лезет! Мужики в лес ходить боятся, без дров сидим! Неладно что-то, ой, неладно с мольфарицей. А ну как она этим летом не сможет градовые тучи отвести? Говорят, только светлая душа это может. Ой, людоньки, что ж с нами-то будет? Ну как град урожай побьёт?
— Да не кликушествуй, Мотря, видали мы намедни мольфарицу у нас на хуторе. Ходила, как обычно, всю хату обошла от зла закрыла. Питье невестке для прибавки сил после родов оставила, хорошее. Только я позабыла, она уж далеко ушла, а тут дитя как раскричится, всю ночь успокоить не могли. Забыла оберег от криксов попросить.
— Лучше уж не ходи к ней, — махнула рукавом Мотря. — Дед Евсей оберег не хуже сделает и дитя от ночниц отчитает. Ой, что за напасть? Кыш! — откуда ни возьмись, из-под прилавка выскочила кудлатая рыжая собака, толкнула Мотрю под колени и опрокинула на землю. Соседки кинулись поднимать подругу, а псина нагло сунулась к луже и лакала молоко.
— Кыш! Ведьмино отродье!
— Ты не гони собачку, пусть попьёт, — тихо попросила вдова Ирина. Все сочувственно примолкли. По селу знали, что Ирина, потеряв мужа, лишилась и ребенка. Она осталась беременной, да слишком горевала, не выносила… Вот теперь и даёт щедрую милостыню в церковь, кормит птиц да бродячих собак за помин души нерожденного дитяти. Ирина строго глянула на Мотрю: