- Всем налить по полной! - властно командует он. - Предлагаю выпить до дна за здоровье... товарища Сталина! А ну! Пусть только кто попробует не выпить!
Теперь уже и жандармского храпа не слышно (повернулся на бок, устроился поудобнее, а может, проснулся?). Но все, кто есть в хате, будто и вправду подчиняясь Савкиному приказу, молча подымаются со своих мест.
Старики, кто с чаркой, а кто руки по швам, опускают глаза к полу, пряча блеснувшие страхом и любопытством взгляды. Опасливо перебегают от человека к человеку глаза женщин.
Варька глуповато озирается вокруг и никак не может понять, что это вдруг случилось в хате. Даже Дементий вроде протрезвел маленько и, словно проснувшись, вытаращил недоумевающие глаза. Полторак, захлебываясь, втягивает в себя воздух, а его правая рука медленно, непослушно, словно парализованная, жмет, комкает краешек жесткой домотканой скатерти. И одна только "Лили Марлен" так ничего и не замечает (Вилли не понимает украинской речи) и все всхлипывает да всхлипывает меланхолично и сосредоточенно.
По тому, как задыхался и судорожно терзал скатерть Полторак, как вытягивались и каменели лица полицаев, как вдруг хищно сузились и заблестели холодные глаза молоденького Дуськи, видно было - сейчас, в одно какое-то мгновение, эта гнетущая тишина лопнет, взорвется.
Но она не взорвалась. Белобрысый Дуська взглянул прищуренным глазом на коренастого, в свитере, с белой повязкой на рукаве полицая и многозначительно повел бровью. Коренастый понял его. Не поворачиваясь, положил свою квадратную, с толстыми пальцами ладонь на руку Полторака. И эта рука перестала мять скатерть, успокоилась. Полторак наконец перевел дух и сразу както осунулся, завял.
Держа в руке стакан с желтой самогонкой, Дуська перешагнул через лавку, за спинами людей подобрался к Савке.
Протягивая правой рукой свой желтый стакан к синему Савкнному, левую руку положил ему на плечо и, всверливаясь суженными зрачками прямо в Савкины остекленевшие, навыкате глаза, спросил:
- Что, думаешь, испугаюсь? Всем пить! - приказал он, оглянувшись. И снова повернулся к Савке: - Только до дна! До последней капельки, слышишь, Савка?
А на Савку снова накатило. Он едва уже понимал, что говорит ему Дуська. Но чувство приподнятости, отчаянной смелости не покидало его, и он решил, что и вправду надо показать им, этим... Надо пить!
Задрав острый подбородок, Савка пил - очень медленно, короткими глотками, порою останавливаясь, чтоб передохнуть, но не отрывая стакана от губ.
В горле у Савки размеренно и методично булькало.
Так же размеренно, словно в такт этому бульканью, всхлипывала "Лили Марлен". А все, кто был в хате, молча стояли у стола и испуганно, не моргая, глядели, как быстро, вверх и вниз, точно шатун в машине, бегал вдоль тощей, жилистой Савкиной шеи большой, острый кадык...
Когда Савка наконец допил и непонятно зачем, будто соображая, что с ним дальше делать, поднес стакан к глазам, все почему-то подумали, что самый острый, самый страшный момент уже минсвал, и, переступив с ноги на ногу, разом, как по команде, тяжело перевели дух и молча, но дружно выпили.
- Ну вот, - криво усмехнулся Дуська, стискивая костлявое Савкино плечо, - я так и знал, что ты, Савка, из этих самых... Молодец, одно слово герой! Я ведь давно хотел просить, чтобы ты меня свел с вашими хлопцами с железной дороги или с сахарного завода.
Какое-то мгновение затуманенными глазами, словно узнавая, вглядывался Савка в Дуську. Не узнал, тряхнул головой:
- С сахарного заволу! Вот, говорила-балакала!
И вдруг энергично, рывком стряхнул с плеча Дуськину РУКУ- Слегка оттолкнув Дуську ладонью, скользнул рукой за пазуху и сразу же взвил ее над головой со сжатым в пальцах белым бумажным лоскутом.
- Вот! Глядите! Капут!.. Чтоб все знали!.. - Савка негромко и хрипло победно рассмеялся.
От молниеносного Сазкиного жеста да еще после отчаянно смелого тоста полицаи испуганно шарахнулись в сторону и на какую-то секунду оторопели. Кто знает, что у него там могло быть, за пазухой! Да и глубокая ночь на дворе. А он у самых дверей и, может, только прикидывается пьяным. А они все и на самом деле пьяные, безоружные... Все оружие там, среди ухватов, брошено.
Качнувшись от толчка, Дуська сразу выпрямился и, не подавая виду, что испугался, ловко перехватил Савкину руку, крепко стиснул запястье.
Все еще смеясь, Савка выпустил из руки бумажку и медленно, будто утомленный тяжкой работой, опустился на лавку.
Дуська подобрал вчетверо сложенный листок, поднес его к лампе и осторожно развернул.
А Варька, решив, наверно, спьяна, что Савка с Дуськой борются в шутку, подтолкнула Дементия пленом, игриво ткнула кулаком Полторака под бок и визгливо расхохоталась.
- Ого! - впившись прищуренными глазами в листок, выдохнул Дуська.
И если бы не глубокое, граничащее с растерянностью и даже страхом удивление, можно было бы подумать, что это "ого" относится к Варькиному хохоту.
Но, видно, Дуське сейчас было не до смеха и не до Варьки. Он скользнул откровенно испуганным взглядом по окнам и даже заметно побледнел.
- Ого! - повторил он тише.
- А что там? Покажи! - только теперь встревожился Полторак.
Но Дуська, сдерживая волнение, снова сложил бумажку вчетверо и спрятал в нагрудный карман.
- Ничего... Тебе нельзя! - ответил он Полтораку с напускным равнодушием. Потом приказал коренастому, с белой повязкой: - Слышь, Оверко, ты бы сел там, гоближе к оружию, а то разгулялись все, как на свадьСе.
Точно вам и войны нет... А вы, - попробовал он успс::опть совсем уже перепуганных баб, - вы себе не обращайте внимания. Гуляйте. Тут, видите, дело служебное...
Эти слова никого не успокоили, только еще больше напугали женщин.
Один только Савка снова нырнул в мутные волны.
Уже совсем забыв, что натворил, он с блаженным видом набивал себе рот, прямо пятерней хватая из миски щедро политую подсолнечным маслом капусту.
Дуська подошел к нарам и что есть силы затормошил спящего жандарма. Толкал его под бока, тряс за плечи и за грудки.
- Слышь, Гуго, вставай! Слышь... Ну, шнеллер, доннерветтер, вставай, говорю!
Но Гуго даже ухом не повел. Лишь минут через пять, когда в его затуманенное самогонным угаром сознание пробилось-таки, что ему мешают спать, жандарм перестал храпеть и, буркнув что-то, повернулся на бок, лицом к стенке.
- Гуго, доннерветтер, проснись, слышишь! - еще сильней затормошил его Дуська.
- М-м-м! - замычал Гуго и, подогнув левую ногу, так энергично двинул кованым сапогом назад, что если бы попал Дуське в живот, кататься бы тому по полу и визжать недорезанным поросенком.
Но Дуська вовремя и ловко увернулся.
- Сволота, ферфлюхте швайн!
Плюнув с досады, он злобно выругался и подошел к Оверку, который с автоматом в руках примостился на стуле у самого порога, подальше от людей.
- Слышь, Оверко, - прошептал ему Дуська на ухо, - давай советоваться... На, прочитай. Только про себя. - И он достал из кармана Савкнну листовку.
Сверку достаточно было только взглянуть на эту бумагу, как глаза у него полезли на лоб, а толстые коротенькие пальцы задрожали. Это была типографским способом отпечатанная советская листовка, и начиналась она хорошо известными словами: "Смерть немецким оккупантам!"
Первая для полицая Оверка за четыре месяца оккупации советская листовка. И не просто заброшенная или занесенная откуда-то из-за фронта, нет! Листовка была здешняя. Может, даже где-то в районе напечатали. Говорилось в ней про дела и про жизнь Скальновского района.
"Товарищи! Не верьте лживой немецкой пропаганде.
Все, что говорят вам гитлеровские холуи, - будто Красная Армия разбита и уже не существует, будто гитлеровцы взяли Москву, - все это наглая и бесстыдная ложь!
А ложью, как известно, занимаются не от хорошей жизни!"
Дальше в листовке коротко сообщалось о ходе боев на фронтах за последний месяц, об Октябрьском параде на Красной площади, о том, что немцы под Москвой остановлены, а наши перешли в наступление, а под конец листовка обращалась непосредственно к населению района и призывала саботировать все приказы и распоряжения немецких властей: