- У вас сын или дочка? - с любопытством спросила Ирина.
Она была удивительно красивая сегодня, в вечернем, не «университетском» платье и с «ошеломительной», по замечанию Мухина, прической.
- Младший брат, - насупившись ответил Максим, - кстати, мне, прямо сейчас, нужно к нему заехать.
- Разве вы живете не вместе?
Тут Мухин не утерпел и пошутил:
- Он швырнул с барского плеча брату трехкомнатную квартиру, а сам одиноко живет в загородном особняке.
Ирина хотела что-то спросить, но молчала. Молчала и смотрела.
И другие девушки тоже смотрели и молчали. Смотрели своими внимательными по-женски, пугающе загадочными, подведенными тушью, глазами.
«Как под рентгеном», - мелькнула мысль.
Максим поднялся.
- Серьезно, мне пора.
- Подожди, возьми с собой хоть салатов и пирожков. И брата угостишь, - Томка Красикова стала набивать контейнеры и пакеты.
Максим надел куртку, пожал руки ближайшим мужчинам, покивал с улыбкой девушкам, спрятал гостинцы для братца в небольшой рюкзачок и ушел.
- Так прямо и в особняке? - спросила Ирина, провожая его глазами.
Томка Красикова с какой-то материнской досадой ответила:
- Мухину бы с его жуткими преувеличениями детские фильмы снимать - Максим живет в очень скромном домике, где давно уже пора все выкинуть или хотя бы окна поменять. А юный балбес, его братец, непонятно почему, действительно живет в шикарной квартире.
- А я уже удивилась - для особняка у него слишком умные глаза.
И молодые ученые заговорили о несправедливости в материальном.
Квартира, когда-то принадлежавшая родителям Максима, и где теперь проживал братец Васечка, находилась недалеко, в «центре», как называли горожане часть своего города, соответствующую Лондонскому Сити. Местоположение квартиры делало ее удобным местом встреч или «тусовок» разнообразных представителей того счастливого поколения, к которому принадлежал и Васечка, и которое было настолько фантастично эгоистичным и инфантильным, что казалось окончательным, заключительным итогом всей истории человечества. Высшей фазой, в которой, по утверждению диалектиков, движение, а стало быть, и жизнь останавливаются.
Максим открыл дверь, разулся и прошел на кухню. Из комнаты Васечки доносились делящиеся какими-то «приколами» голоса - у него уже собирались поклонники «духовного онанизма», как в сердцах охарактеризовал их как-то Максим.
Холодильник Васечки был, по обыкновению пуст и пах юным голодом.
- Привет, Макс, - Васечка появился в дверях кухни, - ты обещал забросить денег. Сегодня.
- Да.
Максим вынул «фон» и ввел код.
Васечка, прислушиваясь к голосам товарищей, улыбаясь чему-то и, по-видимому, быв всецело там, с ними, равнодушно смотрел на экран своего гаджета.
- Все что ли? Это все?
Он недоуменно, как ребенок, обманутый взрослыми, смотрел на Максима, и казалось, нижняя губа его начинала капризно подрагивать, как в детстве перед ревом, а его глаза так походили на глаза их матери! «Что же ты?» - читалось в них, - «Мы с отцом, мы все ждали от тебя большего».
- Ах, прости, я и забыл о подарке, - и Максим сделал другой перевод.
- Ладно, поеду. Купи себе что-нибудь покушать. Пельмени что ли.
- Мне пицца больше нравится. Пельмени еще варить надо - возня одна, и кастрюлю потом мыть.
И Максим, чувствуя одновременно и облегчение от сброшенной на время обузы, и стыд перед тем, что он творит что-то не то, вышел на улицу и пошел к остановке.
Денег, после посещения братца, осталось только на проезды до университета и обратно.
«Значит, раз ты такой балбес, будешь сидеть на картошке», - сердито сказал он себе.
Дорога к дому занимала около часа, и Максим, сидя возле заиндевевшего окна маршрутки,
думал о брате, об Ирине и о разговорах на кафедре. Почему-то мысль, высказанная Акуловым, совершенно простая и не новая, мысль о генетической разности Европейской и Российской цивилизаций, занимала его больше всего и, изменяясь и приспосабливаясь к его, Максима, обстоятельствам, давала ему именно те ответы, которые он и ждал.
«Да, «они» с их родовым, веками подтвержденным уважением к правам и свободам личности, с их сказочным, вдалбливаемом в детские умы, образом рыцаря, да просто образом свободного бюргера, «братца-лиса», образами, вышедшими из племени охотников-воинов, какие «нам», потомкам, видимо, племени мирного, какого-нибудь племени-собирателей плодов, совершенно неведомы, конечно, «они» будут считать нас и дикими и непонятными. Им дико и непонятно наше правило: «Как мир решил, так и будет». Наше коллективное «я», которое и судит и награждает. И дает жить».