начинает песни петь. Она же у нас певунья. Гоша Марии наподдаст и – в сени, а она на вред
еще громче пое-ет в сенях-то. Как он только ее не уговаривал. Ох, а ведь весело жили-то…
ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ
В день похорон все поднялись очень рано. Позавтракали и сели вокруг гроба.
Разговоры были те же, но из-за мысли, что мать лежит здесь последние часы, все стало
приобретать другую окраску.
Еще вчера кое-кто думал, что смерть матери не переживается так сильно, как должно
бы быть, но сегодня в души сама собой вползала тяжелая, гнетущая тень. Женщины много
плакали. Мужчины, чтобы справиться с собой, часто выходили из дома, помогали Василию
по хозяйству или просто стояли разговаривали в ограде.
Перед обедом Василий поехал на птицефабрику за автобусом. Полина наказала ему
пригласить на помощь кого-нибудь из женщин, с которыми она работала. Часа через два
Василий привез двух помощниц, которые сели пока в сторонке, стараясь при чужом горе
казаться незаметными.
– Надо всех накормить, да начинать, – сказал, наконец, Василий жене. – Автобус
сейчас подойдет. Пора ковры на машину стелить.
– Конечно, пора, – согласилась Полина.
За столом Николай впервые не отказался от предложенной стопки, и это одобрили –
слишком уж мрачный и убитый вид был у него. На стуле он примостился как-то косо, пряча
лицо с красными глазами. Все знали, что с самого утра он сидел в бане и плакал – его
старались там не тревожить.
И все-таки с обедом поторопились. Поднимаясь из-за стола, люди не знали, куда
пойти, чем заполнить оставшийся час. Георгий увидел какую-то газету, автоматически взялся
за нее, но, спохватившись, отбросил.
Машина, накрытая коврами, с грудой еловых веток, стояла в ограде. Появились самые
ближние соседи, которым было стыдно не прийти, и несколько мужиков в одинаковых
телогрейках – "химики", которых пригласил для помощи Василий.
Оставалось с полчаса. Николай пошел в комнату с гробом, где женщины плакали
теперь, почти не переставая. Там он увидел только что привезенные и расставленные вдоль
стены железные венки с раскрашенными цветочками, с черными лентами. "Любимой
бабушке от внуков", – было написано серебристыми буквами на одной ленте. Николая снова
начали душить слезы, – он вышел в ограду и стал бродить там, не глядя ни на кого, вслепую
обходя всех, кто встретится. Время от времени он останавливался, сцепив руки сзади, и
смотрел в огород, надеясь, что тянущий оттуда ветерок осушит лицо. Сдерживая слезы, он
специально обращал внимание на собак, бегающих по огороду, на дальние сопки с
заснеженными березняками. Но от этого думалось, что сегодня обычный день, что все
продолжается, как всегда, и как это возможно, чтобы при всем этом не было бабушки,
которая в памяти вставала смеющейся, греющейся на солнышке. Совсем недавно она сказала,
что умрет. И вот оказалась права. Но тогда с ней можно было разговаривать, она могла
смотреть, слушать, перебирать пальцами. А теперь все прекратилось. Бабушка жила в разных
местах, а сейчас уже нигде не живет. Куда человек может исчезнуть? Ведь она любила песню
"Что стоишь, качаясь, тонкая рябина…" Или еще: "Вот мчится тройка почтовая…" Но теперь
уж ни слышать эти песни, ни любить она не может. А куда исчезла эта любовь?
Николай так боялся, что все-таки не выдержит и по-женски расплачется среди своих
твердых дядьев, что когда, наконец, услышал, как кто-то распорядился начинать, то даже
обрадовался.
"Химики" вынесли гроб в ограду и поставили у машины на те же табуретки. Родные
обступили его, чтобы в последний раз сфотографироваться с матерью.
Женщины заплакали еще сильнее, и, когда выходили из ворот, мужчины
поддерживали их под руки. Но потом, по дороге, все несколько успокоились, понимая, что
впереди у могилы будут еще более тяжелые минуты. Двигались медленно. Мужчины чуть
приотстали, разглядывая дома поселка, в котором почти все были впервые. Это была чужая,
пропахшая углем и насквозь продуваемая станция.
Соблюдая обычай не смотреть на похороны из окна, местные жительницы выходили
за ограды, кутаясь в платки.
Сначала несли несколько жестяных венков, потом, монотонно урча и воняя синеватым
дымом, двигалась машина с откинутыми бортами, с гробом. Маленькая кучка людей шла
между этой машиной и автобусом.
Около магазина на дощатом тротуаре остановилась старуха с хозяйственной сумкой.
Никто бы не обратил на нее внимания, но когда процессия поравнялась с магазином, она
вдруг убито, жутко вскрикнула и, прикрыв глаза одной рукой, пошла в сторону маленького