конечно же, не из-за нехватки Наденьки, а из-за исчезновения забот и переживаний,
связанных с ней.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
В конце апреля начальник цеха Мостов стал наседать на Бояркина с просьбой поехать
в командировку на строительство кормоцеха для подшефного совхоза. В строительном
тресте, принадлежащем производственному объединению, не хватало рабочих, и управление
вынуждено было обязать начальников цехов выделять на стройку людей с установок,
сохраняя им часть заработной платы. Мостов уговаривал Бояркина целую неделю, считая,
что бригаде легче всего обойтись без второго машиниста. Он расхваливал и заработки в
тресте, и деревню, которую он сам ни разу не видел. Николай, взявшийся по-настоящему за
самообразование, и слышать не хотел ни о какой командировке. Однажды, когда уговоры
особенно затянулись, Бояркин махнул рукой, чтобы Мостов, наконец, отвязался, но тот вдруг
обрадовался этому жесту.
– Ну, вот и хорошо, вот и хорошо, – улыбаясь, заприговаривал он.
Непонятно было, схитрил он или ошибся, но Николай, увидев его радость, не нашел в
себе сил эту радость обмануть. Вышло, что он и впрямь согласился.
Мостов уговорил его на месяц, но когда Николай пришел для оформления документов
в строительный трест, там вдруг заявили, что если он согласился, значит, согласился не на
один месяц, а на два, потому что на месяц они не посылают вообще.
– Спустись сейчас в прорабскую, – сказала ему женщина, выписывающая
командировочные удостоверения, – и найди там своего бригадира Топтайкина. Он заикается.
В прорабской, в одиночестве, на деревянной, зашорканной скамейке сидел человек лет
пятидесяти, худощавый, нечеловечески взлохмаченный, в затертом пиджаке на одной
пуговице, в покоробленных сапогах с задирающимися вверх носками. Он курил и, как
таинственная планета, был окружен атмосферой дыма и винного перегара. Курил он очень
основательно, словно хотел прокалиться насквозь. Вынув папиросу изо рта, он подолгу
держал дым в себе, а потом выпускал его уже, по-видимому, холодным и не таким вкусным.
– Очень хорошо, – проговорил человек, взглянув на командировочное удостоверение,
протянутое Бояркиным. – Я д-бригадир. Меня д-Женькой зовут.
Бояркин молча покачал головой. После этого ему очень захотелось взглянуть на всю
бригаду.
* * *
Выехали через день. До Плетневки, то есть до совхоза "Рассвет", было двести
двадцать километров. Двести на большом комфортабельном автобусе и двадцать – от
райцентра до села – разбитой дорогой на маленьком прыгучем "пазике". За двести
километров Бояркин до одури надремался, а когда оказался в "пазике" среди полузабытых, но
так хорошо узнаваемых сельских жителей, то подумал, что, может быть, все это не так уж и
плохо. Не огорчила его и невообразимая весенняя грязища, в которой стояла Плетневка. За
селом потемневший снег лежал еще без проталин, но на улицах он был растоптан машинами,
людьми и коровами. Шоссе длинной полуокружностью огибало село и уходило куда-то по
равнине. Автобус, не заходя в село, остановился примерно в середине этой внешней
полуокружности, где его ожидали новые пассажиры.
Прямо в салоне Николай сменил туфли на резиновые сапоги, выданные в цехе по
распоряжению Мостова.
Около маленького продмага строители, среди которых шел и Бояркин, перепрыгнули
через кювет, пропуская заодно "летучку" с маленькими окошечками под самой крышей
коробчатого фургона, в которые вместо стекол была вставлена фанера. Машина неслась
задом наперед, ее тупой, массивный зад лихо подпрыгивал и звенел железом. Водителю, судя
по скорости, такой способ езды был привычен. Не разворачивался же он лишний раз потому,
что можно было застрять в кювете, где и без него уже, как видно, давно уныло сидели четыре
машины. Эти машины почему-то даже никто не вытягивал, наверное, это было просто
бессмысленно до тех пор, пока не высохнет грязь.
В магазине набрали водки. Бояркину коротко объяснили, что в день приезда так
положено, и он тоже купил бутылку.
"Хорошим" общежитием называлась большая, осевшая изба в три большие комнаты.
В комнатах были кровати, стол из длинных занозистых досок, с ножками крест-накрест и
пара расшатанных табуреток. Воняло старыми окурками, проквашенными сапогами и потом.
Когда Николай вошел в это истинно мужское, соленое обиталище, на стене зажужжали часы,
из дверцы оторопело выглянула и прокуковала какая-то прокопченная птичка. Гирька –