гонится. А если устал, то приляжешь где-нибудь, положив голову на кочку, вздремнешь с
полчасика и дальше пошел. Идешь и чувствуешь себя в тайге своим. Вот это-то ощущение,
по-моему, и есть самое главное. – Федоров улыбнулся и, словно извиняясь, закончил, – вот
какую лекцию о жизни я тебе прочитал.
У Федорова было большое, крепкое тело с круглыми икрами, с массивными плечами,
с бугристыми руками. Приятно было знать, что этот физически сильный человек еще и очень
добр и надежен. Николай принялся тереть его крупную, как холм, мускулистую спину
заметил на коже странные, затянувшиеся отметины.
– Что это у тебя? – спросил он, не сдержав любопытства.
– Это от нагана, – нехотя ответил Федоров и усмехнулся. – Все в тайге, где я люблю
чувствовать себя своим. Я тогда ногу сломал, а друг от меня ушел.
Федоров, видимо, вспомнил что-то очень неприятное и замолчал. Расспрашивать
Николай не решился. Они стали мыться молча. В бане не было даже тепла. В парилке,
раскрытой настежь, бессильно шипел пар. Старик уже помылся и ушел одеваться.
– А что ты все какой-то грустный? Какие-то, как говорится, неполадки в личной
жизни? Нелады с женой? – спросил Алексей.
– Ты угадал, – сказал Бояркин.
– Угадать это нетрудно. Людей сейчас больше всего тревожат семейные беды. Так что
у тебя?
Николай рассказал ему все, но это не заняло много времени.
– Ну что ж, это не смертельный случай, – выслушав, сказал Федоров. – А если отвеять
некоторые конкретные детали, то даже самый обычный. Решай все сам. Скажу только одно,
что, может быть, покажется тебе сейчас жестоким. Ничего страшного с вами не случится. Не
нахлебавшись горького, не узнаешь цену сладкого. Оно, знаешь ли, хоть деревья в основном
растут летом, но и зима не проходит для них даром. Зимой они становятся крепче. Так-то…
Домывались они без разговоров, каждый думая о своем, и уже в раздевалке Николай с
завистью сказал:
– А все-таки интересная у тебя жизнь.
– Да, главное, она мне и самому-то нравится, – со смехом ответил Федоров,
разглаживая в это время взъерошенную полотенцем бороду, в которой поблескивали седые
волоски. – Все в ней, в общем-то, просто. Я пытаюсь лишь не отрываться от истинности
жизни. В ней ведь много вторичного, масса всяких иллюзий, предрассудков. А для того
чтобы настоящий вкус жизни понять, надо с самого начала побыстрее отделаться от шелухи,
не кидаться на ложное. А то бывает, примет человек за главный смысл, ну, скажем, славу,
взлетит на ближайший плетень, поглядывает оттуда, как с горы, и считает, что живет. А
смысл жизни, меж тем, походит на славу так же, как халва на конский навоз…
После бани на улице показалось особенно свежо. Весна будила запахи, звуки, чувства.
"Вообще-то здесь и вправду можно жить", – подумал Николай.
В общежитии уже выпивали вместе с приехавшим Аркадием. Его грубоватое лицо,
отброшенные назад густые, спутанные, как войлок, волосы – все выражало уверенность и
какую-то даже благообразность. Водку он считал лучшим средством для очищения организм
от всех без исключения микробов и, разумеется, только поэтому пил. Еще он был
замечателен единственным, но универсальным ругательством "токарь-пекарь".
– Вот так мы будем работать, токарь-пекарь, – сказал он, влив в себя стакан водки, и
показал бригадиру, собственному брату, красный, жилистый кулак.
Когда братья сели рядом, то оказались как близнецы – оба лохматоголовые, с какими-
то рельефными, мускулистыми лицами и с тупыми переносицами (за эту схожесть
монтажники через несколько дней прозовут братьев Топтайкиных "парой львов",
подразумевая их особую отвагу перед водкой). Аркадия с его благообразной внешностью они
в глаза станут звать Аркашкой, а за глаза Алкашкой. Монтажники вообще относились к
строителям свысока, потому что принадлежали к другому управлению и выпивали только по
субботам. Строители обзывали их за это "аристократами" и другими обидными словечками.
Братья Топтайкины были сильными и хоть не широкоплечими, но уж, зато эти плечи
выглядели упругими шарами, прочно закрепляющими толстые фигурные руки. Никому из их
предков явно не выпало торговать воздушными шариками – все их предки ворочали
каменные глыбы и были потомственно приспособлены к этому. Но, судя по способности
братьев к выпивке, история отечественной водки тоже держалась на сильных плечах их
родовы.
Наутро все безденежные проснулись и начали протрезвляться, а "пара львов"