пепельного оттенка. Когда-то не очень серьезно Бояркин считал, что каждому имени
соответствует определенная внешность, и теперь окрестил эту девушку Наташей. Чем-то
напоминала она Наташу Красильникову, которой давным-давно передавал он записки,
украшенные черепами и скрещенными костями. Наверное, эта "Наташа" тоже нравилась всем
ребятам в классе. Хотя кто знает? Сама она как будто не понимала своей привлекательности,
портя ее какими-то короткими, незаконченными скованными движениями, сжатыми плечами,
взглядом понизу. "Эх, ну что же ты…" – отчего-то переживая за нее, упрекнул Николай.
Школьницы дождались, наконец, нужную музыку из картавых динамиков и, смущенно
пересмеиваясь, заподталкивали друг друга в центр фойе. "Наташа" в это время что-то тихо
сказала самой ближней подруге, тронув ее за руку, потом так же извиняюще обратилась к
другой, и с платком в руке пошла через открытое пространство к выходу. И тут с ней что-то
произошло. Видимо, этот уход показался ей дерзким, так как она оставляла подруг и на
короткое время ей пришлось обратить на себя внимание всего фойе. Как бы там ни было, но
она вдруг высоко, даже выше чем достаточно, вскинула голову и пошла очень быстро, почти
побежала. Все в ней выпрямилось, и все как будто зазвенело. "Балерина!" – ошарашено
подумал Бояркин. До сих пор он знал только одну женщину, умеющую ходить красиво, – это
была Алла Борисовна, учительница эстетики в училище. И вот теперь еще – "Наташа". То,
что он увидел, обрадовало его, потрясло так же, как может потрясти музыка или картина.
– Дуня! Осокина! – окликнули ее.
Но дверь уже захлопнулась. Девушка, возможно, услышала окрик, но обернуться не
решилась. Подруги, обиженно хмыкнув, поотворачивались от двери. Одна из них, вышедшая
в круг первой, ядовито усмехнулась, резким движением взбила и без того пышную, ровно
подрубленную челку, взглянула на Николая. "Дуня, – нараспев повторил про себя Николай. –
Ев-до-кия. А ведь хорошо! Это имя я бы не угадал".
Бояркин долго еще думал о ней, но музыка оглушала, танцы не кончались, и он,
поневоле отвлекшись, начал разглядывать остальных девчонок. Ребят было не много – в
основном те же, что терлись у бильярдного стола. Не принимая танцы всерьез, они выходили
покривляться и повеселить остальных. Парни были в резиновых сапогах, многие в броднях с
длинными голяшками гармошкой, но здесь это никого не смущало, а, может быть, туфли-то
бы и удивили. Одного – Дроблева, краснолицего, маленького, но крепко сложенного и
быстрого, Николай помнил. Сегодня Дроблев был чуть-чуть потрезвее. Приглашая какую-
нибудь девчонку, он плотно прижимался к ней и топтался на одном месте с каким-то
дурацким восторженным выражением. Парни у бильярда охотно хохотали. Девчонки его
сторонились, но от приглашения отказаться боялись.
На Николая все посматривала та десятиклассница с челкой. У нее были небольшие
круглые глазки, которые на ее продолговатой и, в общем-то, симпатичной мордашке казались
нарисованными. В своем коричневом, тренировочном костюме с лампасами она казалась
очень длинноногой. Увидев, что танцы кончаются, Бояркин пригласил ее.
– Как вас зовут? – спросил он, заволновавшись от ее волос, пахнувших ветром, от
послушности и податливости тела.
– Надя.
"Приятное напоминание, черт возьми", – подумал Николай.
– Я вас провожу, – сказал оп.
– Как хотите, – дрогнув уголком рта, ответила Надя.
После танцев, на улице она приотстала от подруг, и Николай догнал ее. Не сказав
ничего путного за всю длинную дорогу, они подошли к ее дому и остановились у скамейки.
"Зря все это, – подумал Николай, продрогший в своем плаще. – Что же теперь обниматься с
ней на этой лавочке?" Он сел и, не боясь испортить отношений, усадил ее к себе на колени.
Начал поглаживать, отчего она вдруг словно окаменела и лишь сопровождала своей рукой его
руку. Так просидели они с полчаса. В ветвях голой черемухи над головой зашумел
невидимый холодный дождь. У Бояркина застыла спина, прижатая к штакетнику, замерзли
ноги. Домой Надя все не просилась. Первое ошеломление от близости тела девушки прошло,
и Николай, зная, что на большее он с ней, такой зеленой, не имеет права, воспринимал Надю
уже, как манекен. Этот манекен немного дрожал, и застывший, уже подремывающий Бояркин
пытался укрыть ее плащом. Осознав, наконец, всю нелепость положения, он снял Надю с
колен и пожелал спокойной ночи.
– Представляю, что вы теперь обо мне думаете, – сказала Надя.