кирпичными и серыми домами, освещенную неоновым светом, вижу пестрый журнальный
киоск, афиши у кинотеатра, черный, отблескивающий асфальт, лица и лица на улице и в
трамвае. И вдруг глаза закрываются… Теперь только темнота. Но нет, не темнота. Темнота –
это тоже ощущение. А там вообще ничто. Даже темноты нет. Ничто. Боже, как пусто это
ничто! Как мало нам дано! Как дорога каждая минута! Самым справедливым состоянием
общества станет, может быть, такое, при котором человек получит возможность проживать
все отмерянное ему природой, вплоть до последней секунды. Все мешающее будет
исключено. И все равно мало! Пусть сто лет, пусть триста – мало! На фоне истории человек
все равно останется мотыльком-однодневкой. Жизнь – только перевалочный пункт из смерти
в смерть, и люди в ней как на конвейере. Думать, что тебя не было, легко, ведь ты все-таки
появился и, если захочешь, то при помощи книг можешь воссоздать почти всю жизнь
человечества. Но как примириться с тем, что тебя не будет в будущем, что человечество
свободно и молодо пойдет дальше без тебя, что твоя жизнь, весь твой драгоценный для тебя
внутренний мир пылинкой осядет куда-то в бездну. В бездну времени в "ничто", в забвение…
Так каков же смысл твоего существования? А таков, что все-таки что-то остается от тебя. А
точнее остается твое самое главное, такое, что могло быть только у тебя. Если представить,
что все человечество осваивает своим существованием некую вечную целину, то мир после
твоего ухода должен стать объемней и освоенней как раз на величину твоей неповторимости.
Освоение – это не только теории, стихи, мысли, но и дома, мосты, ракеты, но и чувства,
поступки. Хоть какой-то незначительной частицей, да остаешься ты в человечестве. Вот это-
то, видимо, и есть высший смысл твоей жизни. Но что это за смысл? Ведь, когда ты умрешь,
у тебя не будет ни глаз, ни памяти – ты не будешь знать, нужен ты кому или нет.
Значит, лично для тебя не будет тогда никакого смысла…
Значит, лично для тебя смысл оборвется вместе с жизнью…
Значит, лично для тебя смысл жизни не в памяти, а в самой непосредственной жизни…
А вечно ли само человечество? Две современных научных теории Вселенной этой
вечности как раз и не обещают. Одна из них – теория закрытой Вселенной – говорит о том,
что Вселенная сейчас расширяется, а потом снова сожмется в мертвую точку. Это дает много
времени, но не вечность. Другая теория – теория открытой Вселенной – дает времени
непомерно больше; в соответствии с ней Вселенная, в конце концов, расширится до такой
степени, что растает, превратится в радиосигналы. Пусть на все это отводится миллиарды
лет, но ведь на фоне бесконечности временной отрезок любой громадности совсем ничто.
Значит, и все человечество – мотылек? Если не имеет смысла все человечество, если оно
вспышка, то, что же в этой вспышке – я? Ничтожная бессмысленная искра в мельчайшей
вспышке! На фоне Вселенского бесконечного океана времени меня не существует. Меня
просто нет. Смысл! Ха-ха-ха… Какой тут смысл, если сию секунду я в этом трамвае, но меня
уже почти что нет…"
Бояркина окатило дурным жаром. Окружающее словно потеряло свою реальность,
стало игрушечным, бутафорским, Николай затряс головой. И снова афиша, увиденная в окне,
обрадовала яркими пятнами, а улица гудением, звоном трамвая… "Боже мой, – простонал
Бояркин, все восстановив, – откуда же человечество берет силы так хладнокровно
воспринимать эту свою великую незначительность!" Николай попытался увести мысли
подальше от неприятной темы, но эта тема была как магнит. За длинную дорогу он измучил
себя.
На лестнице ему встретился сбегающий сверху сосед Евдокимов, человек, который
всю свою жизнь отдавал аквариумам.
– О-о, привет! – завопил он радостно и так громко, что подъезд отозвался гулким эхом.
– Куда это вы все пропали?
– А-а… – протянул Бояркин, неопределенно махнув рукой.
– А я вот в магазин. Дежурный-то не закрылся, наверное… Да ты что, температуришь,
что ли?
– Есть немного, – измученно соврал Николай.
Войдя в квартиру, Бояркин сразу же взял с полки книгу афоризмов и стал читать
раздел "о смерти". Остановило высказывание Ларошфуко: "Самые смелые разумные люди –
это те, которые под любым благовидным поступком избегают мыслить о смерти". Николай
поразмыслил и не согласился с Ларошфуко. "Нет уж, – думал он, – мыслить о смерти надо, и
это необходимо именно для жизни. Смерть – это как точка, как многоточие, как
вопросительный или восклицательный знак в конце предложения. Надо понимать, под каким