качелях… И все-таки мысль была убедительней, потому что в отличие от ощущений она
могла заглядывать вперед. Так вот если верить мысли, то вся наша жизнь со всеми нашими
конкретными ощущениями – всего лишь фикс-факт.
Когда стемнело, Бояркин пошел в клуб. Кино уже началось, и в зале хохотали. Бильярд
в этот раз пустовал – даже игроки убежали посмотреть на что-то смешное. Дверь оказалась
незапертой, и Николай вошел, запутавшись в бархатных портьерах. Смеялись над каким то
старым фильмом, пущенным с конца. Люди на экране шагали назад, ели наоборот, то есть не
ели, а вынимали что-то из ртов в тарелки, наполняли ртами бокалы. Автомобили ехали задом
наперед, но шоферы, не опасаясь кого-либо задавить, смотрели в обратную сторону. В
отсвете с экрана Николай окинул взглядом весь небольшой зал, но Дуни не нашел. Он вышел
из клуба, проплелся по улице, посмотрел на светящиеся окна Осокиных и возвратился в
общежитие.
ГЛАВА СОРОК ВТОРАЯ
На следующий день после ужина Бояркин, уже одетый в чистое, сел с книжкой на
кровати. Он ждал, когда стемнеет на улице. Весь день он жил ожиданием вечера, зная, что
если не повезет и сегодня, то останется только как-то пережидать очередные сутки. И когда
он, наконец, вышел на улицу, то почувствовал, что, изождавшись, уже ни во что не верит.
Ноги бежали сами. Он миновал клуб и, подходя к беленой столовой, встретил хохочущих
десятиклассниц, от которых вдруг, не маскируясь и ни словом не оговариваясь, отошла и
взяла его за руку Дуня. Николай жадно смотрел на нее, окаченную белым светом, и видел,
как решительно сжались ее губы. Он невольно отметил, что черты ее лица как бы
утончились, словно она была измучена какой-то болезнью и не совсем еще поправилась.
…За эти дни Дуня пережила многое. Как-то вечером, зная наверняка, что Николай
бродит где-то по улице, Дуня, собрав всю свою твердость, написала в дневничке: "Я сама
пытаюсь обмануть себя, когда говорю, что мне хочется всего лишь прогуляться… Но я не
поддамся слабости. Поссорились мы окончательно. Если я вечером выйду из дома, значит, я
безвольная, ни на что не способная дура!"
И тут – его коротенькая записка! И она удивилась: при чем тут какая-то обида, какие-
то принципы? Ее, глупую, любит взрослый, серьезный человек! И тут Дуня почти физически
ощутила, как Бояркин словно вдвинулся в ее духовное пространство, называемое душой. И
вслед за этим наступило освобождение от сомнений. Пропала угнетающая ответственность
перед Олегом, полюбить которого она себя и вправду заставляла. Теперь он стал не близкий,
но просто хороший парень, друг. Большим открытием стало для нее уже само то, что она,
оказывается, имеет право не любить Олежку, что ничего в этом чудовищного нет.
Действительно, зачем же себя принуждать? Чувства всегда правы. Они настолько правы, что
могут быть уместными в любых обстоятельствах. Это сами обстоятельства могут быть
неуместными для чувств, потому что именно чувства – стержень всей жизни. Это было ее
самостоятельным выводом, и ей тут же захотелось узнать о нем чье-нибудь мнение. Чье же?
Да, конечно, мнение Николая. Он только что вошел в нее, но уже владел всеми мыслями.
И потом, уже, должно быть, в сотый раз перечитывая записку Бояркина со словом
"люблю", Дуня вдруг испугалась – а что если записка имеет прощальный смысл (она видела
уже в ней тысячу смыслов)?!
А вдруг он, не надеясь на нее, возьмет да и полюбит кого-нибудь… Или ту женщину,
которая ему жена. И Дуня за эти два дня измучилась от ожидания. Она ждала автобус. Она
видела, как Николай, выпрыгнув из него, шел в общежитие с рюкзаком на плече. Она уже
воображала встречу, но вечером получила письмо с треугольным штампом. Прямо около
почтового ящика она разорвала конверт и прочитала на одном вздохе. Тоскуя по Дуне, Олег
вспоминал множество трогательных мелочей… Дуня скрылась в свою комнату и, упав на
кровать, проревела весь вечер. Она не вышла на улицу, когда стемнело, не написала ответ и
не выучила уроки. Чтобы побыстрей со всем разобраться, ей хотелось тут же ответить Олегу,
что они теперь не больше чем друзья, но не решилась, и только на следующий день написала
сухое нейтральное письмо,
… Разговаривая, Николай и Дуня шли без дороги и остановились у плетня в узеньком
переулке, по которому лишь однажды проехала скрипучая телега, едва их не зацепив. Из
клуба короткими кусками вырывалась музыка, когда там открывалась дверь. Потом музыка
прекратилась, и Николай проводил Дуню домой.