Эйнштейном, с Гагариным. Он бы не поверил, но, однако же, этот фантастический путь уже
пройден. Это факт. Так что надо уметь верить и в невероятное. А если посмотреть такие
пропорции: хлорофилл – Эйнштейн; 70 – 90 лет – бессмертие; бессмертие – восстановление.
Какое из них самое абсурдное? Они все немного того… однако, первое-то уже сбылось, а
впереди целая вечность.
– А ты сам-то в это веришь? – спросил Санька.
Бояркин задумался.
– Сейчас, кажется, верю, – ответил он. – В крайнем случае – это лучшая из вер.
– Ну, тогда держи пятак! – сказал Санька, протягивая Бояркину руку.
Все строители вышли в центр села посмотреть на похороны, а потом, должно быть,
сразу в столовую. В общежитии было пусто.
Бояркин неторопливо переоделся в чистое. Поужинать он решил попозже, перед
самым закрытием столовой, чтобы потом меньше ждать темноты и встречи с Дуней. А пока
можно было спокойно почитать.
* * *
Встретившись вечером, Дуня с Бояркиным подошли к чьей-то скамейке недалеко от
дома Осокиных. Николай сел первым, навалившись спиной на штакетник и с удовольствием
расслабляясь.
– Ну, что же ты стоишь? Садись, – сказал он Дуне.
– Нет, я постою, – ответила она.
– Но почему? Садись.
– Нет, не могу. Лавочка слишком холодная.
– Хорошо, сядь мне на колени.
– Ну что ты! – сказала Дуня. – Я ведь тяжелая.
– Тяжелая? А ну-ка мы сейчас проверим! – засмеявшись, сказал Николай и, вскочив,
подхватил ее на руки.
Дуня очень боялась мужских прикосновений, и если думала о них, то сгорала от
стыда. Но, подхваченная руками Николая, она почувствовала не стыд, а какую-то легкость,
невесомость. От этой легкости закружилась голова. Дуня уткнулась в грудь Николая и не
могла различить, чье сердце так сильно бьется – то ли свое, то ли его.
– Тепло? – спросил Николай, усаживая ее на колени.
Дуня пошевелилась, устраиваясь поудобнее, прижалась, чтобы согреться.
– Знаешь, я никому тебя не отдам, – мгновенно забыв о своих великих сегодняшних
идеях, прошептал Бояркин, обожженный ее близостью и этой, уже знакомой ему,
необыкновенной доверчивостью. – Ты только пожелай этого, и я не отдам. Я все сделаю,
чтобы быть вместе. Тебе хорошо?
– Хорошо. Я себя чувствую такой открытой с тобой.
– Но куда хочешь поступать, все-таки скрываешь, – осторожно упрекнул Николай,
потому что не мог подолгу выдерживать обнаженной нежности.
– Что ж, скажу. Я мечтаю поступить в педагогический институт…
– Да? Дуня! Да ведь это здорово! – воскликнул Николай, отстранив ее, чтобы
взглянуть в лицо, и тут же прижал еще крепче. – Ты даже не представляешь, как я могу быть
полезен! И ты молчала! У нас все, все будет хорошо. Я теперь верю. Окончательно верю!
"Разница опыта – это еще не все, – подумал он. – Любовь и общее дело – вот что
самое главное". Повинуясь порыву, Николай задышал запахом ее волос, рука ласкающе
коснулась колена, плеча, скользнула на грудь, и они оба словно остолбенели от этого. Обоим
стало жарко.
Николай был возбужден очень сильно, но это было только эмоциональное
возбуждение, которое чем больше разгоралось, тем чище становилось. Конечно, в одно
мгновение оно могло обратиться в другую неудержимую бешеную силу, но Николай сразу,
даже с некоторым превосходством над самим собой, заметив эту опасность, знал, что ничего
подобного не произойдет.
Никогда еще Бояркин не переживал такого светлого волнения и даже не предполагал,
что физическое может переживаться так высоко духовно. Он успел отметить, что, наверное,
такое может быть только с любимой, что, наверное, это и есть его высший взлет.
– Ты о чем-то хотел рассказать, – невпопад прошептала Дуня, испуганная его
волнением, которое, казалось, исходило из всего его тела, и почти так же ощутимо, как тепло.
– А? – ничего не понимая, переспросил Николай. – Да, хотел. Сейчас вспомню…
Дуня осторожно сняла руку и сжала ее в ладонях.
– До меня еще никто так не дотрагивался, – тихо сказала она, переводя дыхание, – и я
не знала, что это так… Но больше не надо. Олежка боялся… Мы так долго с ним дружили, а
он боялся.
И тут Николай ощутил, что Дуня стала наливаться напряженностью.
– Пусти, я встану, – попросила она.
– Да зачем же? Сиди. Ведь нам так хорошо и тепло, – прошептал он, уже с
оборвавшимся сердцем, пытаясь удержать ее.
И от этого удерживания ее напряженность вдруг резко переросла в яростное
сопротивление.
– Больше мы не встречаемся! Все! – быстро вскочив, крикнула она.
– Дуня…
– Все! Достаточно! – громко зашептала она, чувствуя приближение слез. – Мне нужно