Достоевского. Он говорил, что человечество будет бессмертным, а когда достигнет некоего
высокого нравственного уровня, то возьмется за воскрешение всех своих предков. Там было
написано, что это утопическая теория. Я потом забыл об этом, вот только теперь ты мне
напомнил. Ты что, расстроился? Не надо. К нашему времени все идеи уже придуманы. Так
что не расстраивайся.
– Да, конечно, не надо бы, – согласился Николай. – Радоваться надо. Если до чего-то
время от времени додумываются разные люди, значит, в этом, и в правду, что-то есть. Но
почему утопия-то? Тебе это тоже кажется заблуждением?
– Почти всякая идея может казаться заблуждением, пока ее ничто не подтверждает.
Это правило. Я не силен в философии, но ведь и социализм начинался с утопий. А вообще-
то, лично я склонен верить в фантастическое. Человеческая фантазия ведь никогда ничего не
придумывает зря. Все однажды придуманное, даже самое немыслимое, все равно когда-
нибудь получит возможность исполниться. Ну, естественно, с определенными допусками. И
возможности, и фантазия из одного места – из головы. Значит, между ними должна быть
связь – зачем голове придумывать неисполнимое – это слишком неэкономно. А исполнится
это или нет, зависит уже от потребности. Конечно, твой проект трудно вообразить. А знаешь,
чем можно испытывать такие идеи? Мне однажды в голову пришла мысль, что в
совершенствовании человека есть только одни ограничительные рамки – это его же
собственные человеческие ценности. Он может превратить себя хоть в бессмертного, хоть в
десятиминутного, хоть в крокодила, но не сломать при этом ни одного человеческого,
нравственного принципа. Ну, к примеру, такой тебе вопрос: пока мы смертны, мы видим в
детях радость как в своем продолжении. Но если родители не будут умирать, то не
потеряется ли смысл иметь детей, не пропадет ли эта радость?
– Наверное, это будет время не только сохранения прежних ценностей, но и
приобретения новых, – сказал Бояркин. – Это будет время расширения человеческих
возможностей и объема личностей. Дети будут продолжением родителей не во временном
смысле, а в духовном. Чем шире круг родных людей, тем шире твое мировоззрение. Ведь
так? А от такой "расширительной" радости, как возможность видеть другого, похожего на
тебя человека, разве откажешься? К тому времени вообще все представления о жизни
изменятся коренным образом. Сейчас наши жизненные векторы развернуты вдоль временной
оси, но потом они примут перпендикулярное направление. И даже сам смысл жизни будет
ассоциироваться не с итогом жизни, а с каждой радостной минутой настоящего, с любовью в
этой жизни ко всему. А движение вперед станет условием для получения еще больших
радостей. Да, впрочем, по-моему, у тех, кто к жизни относится непосредственно – это уже и
сейчас так. Уж тебе-то, Алексей, такое должно поправиться.
Федоров, улыбаясь, думал.
– Да-а, ты изобразил, – сказал он, глядя на Николая с любопытством. – Я все думал,
что размышлять о таком можно или в закупоренной банке, где ничто не мешает, или, живя в
такое время, когда эти идеи уже висят в воздухе, присутствуют в практических заботах, в
страстях, даже в быту. Мне кажется, что вообще между продуктом фантазии и реальностью
обычно не бывает большого разрыва. Так откуда же в тебе все это? Какая жизненная
необходимость заставила тебя фантазировать об этом? Что, разве мы уже приобретаем
потребность в бесконечном и в вечном?
– А что, лично я хотел бы жить вечно и думаю, что вряд ли в этом желании есть какая-
то неправота. По крайней мере, я постарался бы не стать для людей обузой. Но я, конечно,
хочу, чтобы и с другими людьми было бы так же.
Перекур кончился, и строители стали тушить папиросы, обхлопывать о доски
подсохшие рукавицы. Николай и Санька взялись за носилки со щебенкой.
После обеда привезли цемент. Бумажные мешки с цементом нужно было перетаскать с
бортовой машины и ссыпать в ящик, обитый рубероидом. Все разделись до трусов и начали
работать. Когда цемент был ссыпан, а все тела, лица, волосы покрыты цементной пылью,
пошли к озеру рядом с кормоцехом, которое еще осенью специально углубили экскаватором.
Все купались первый раз в этом году и от холодной воды радостно орали и матерились.
Игорь Тарасович наблюдал за ними из пустого окна кормоцеха. Сегодня ему предстояло
выполнить еще один неофициальный наказ Хромова: как можно проще (Хромов сказал: по-
мужиковски) попросить бригаду удлинить рабочий день и хоть что-то наверстать.