на работе? А, может быть, у него уже нетерпение было, как у зека, который не может
перенести нескольких часов до свободы и совершает побег. Но непостижимей всего было для
меня одно: где он взял силу, чтоб решиться убить человека, тем более меня – лучшего друга?
Ведь вместе со мной надо было убить все свое детство, считай, половину своей жизни,
половину самого себя. Да случись все наоборот, я бы такое испытание за честь принял. Стал
я вспоминать, о чем мы говорили часа за два до этого, и еще сильней поразился – ведь он не
как-нибудь случайно стрелял в меня (хотя как это можно – случайно?), он готовился заранее,
потому что спросил, храню ли я его письма и знает ли кто у меня дома об этом походе. Я и не
подозревал, что все вышло как нельзя лучше для него: письмами в то время я обычно печку
растапливал. И в этот раз дом оставил на замке. Жена с ребятишками за неделю до этого к
матери в гости уехала, и я хотел вернуться раньше ее. Корову доить попросил соседку, да и
ей ничего не объяснил. Даже, наоборот, сказал, что я на своем участке буду – пусть, кто надо,
побаивается, не шалит. Выходит, я сам свои следы замел. Думал и о том, что, может быть,
ненавидел он меня как-нибудь тайно. Так вроде не за что. Вот и получается, что стрелял он в
меня просто так. Тащить меня ему явно не хотелось. Убежать было страшно – тогда его бы
всю жизнь кто-то презирал, да не кто-то, а лучший друг, а это тяжело. Так не проще ли
просто взять да и вычеркнуть этого лучшего друга. Человек все равно должен когда-нибудь
умереть, так велика ли беда, если он умрет чуть-чуть пораньше. И ему, Пете, стоит только
сделать над собой усилие – и он через минуту будет свободен, пойдет налегке, и презирать
его потом никто не будет. И найти его не найдешь – уж тут гарантия. Ну, может быть, еще и
алиби какое существовало. Вот и вся арифметика. Я даже и не предполагал, что такие случаи
бывают. Бывают, конечно, только в них свидетели не предусматриваются, чтобы некому было
удивляться такой невероятности. А я вот нарушил правило и поэтому понять ничего не
могу… До чего же бывает темна душа у человека… Полз я больше двух педель и все об этом
думал – и плакал, и злился – все было, но все равно полз. Счет времени я потерял, потому что
полз и ночью, и днем, а спал, когда отключался. Просто полз всегда, когда чувствовал, что
могу ползти. Мне и сейчас не верится, что все это происходило со мной. Я почти ничего не
помню. Желание выползти было у меня, как инстинкт. И желание понять произошедшее тоже
было, как инстинкт – как будто это могло меня тоже спасти. Иной раз мне тогда даже не
верилось, что меня почему-то хотели убить, и что этого хотел Петя. Я настолько привык
верить в его дружбу, что не находил в себе ненависти. Но если до меня доходило, что все это
так и есть, что мой Петенька – это подлец, какого свет не видел, то я, кажется, полз в два раза
быстрее. Самое трудное было с едой. Сначала я собирал оставшиеся ягодки голубицы,
брусники. Они были как водяные шарики и не восстанавливали сил. Мой Мангырчик от меня
не убегал – он-то, наверное, кормился какими-нибудь зверушками. Наконец, я понял, что
если я не поем хорошо, то уже не смогу двигаться. Я подманил к себе Мангыра, погладил его
и заплакал. Он стал слизывать слезы. Я поговорил еще с ним немного, потом осторожно
вытянул нож из ножен, навалился всем телом и перехватил горло. По предательски,
понимаете, по предательски… Но мне надо было выжить.
Федоров замолчал и стал смотреть в черное стекло. Санька зашвыркал оставшийся
чай из кружки.
– Не люблю я рассказывать эту историю, да и редко кому рассказываю, – через минуту
сказал Алексей. – После всего этого я уже никакую собаку завести не мог.
– А пистолет? – спросил Санька. – Лучше бы застрелить.
– До пистолета мне было, – даже с обидой усмехнулся Федоров. – Я и ружье там же
бросил. Нож был на ремне – он и остался. Даже спичек не было.
– Ох и сволочь же он! – сказал Санька, стукнув кулаком по столу. – И где он только
этот пистолет раздобыл?
– Да я уж говорил – еще от отца – трофейный, немецкий.
– Вот я и говорю, что у того, кто с оружием, всегда руки чешутся…
– И чем же все это кончилось? – спросил Бояркин.
– Выполз я к одной маленькой деревеньке. Как раз к вечеру. Возле леса начинался
огород – почему-то запомнил, что прелой ботвой пахло. Накануне снова снежок выпал, и в
огороде грязища стояла. Пробороздил я по нему на брюхе, и около самого крыльца опять не
то заснул, не то сознание потерял. Меня почему-то не особенно обрадовало, что я до людей