ребятишкам гостинцы отнесу. Пришла с булкой хлеба. Смотрю, а у Тамарки платье разорвано
– зашить некому. У меня сердце как окатило… Прижала я ее к себе… Тут все они меня
окружили, я в слезы… и осталась. И чего мне было уходить? Петр-то какой мужик был! Но не
любила. И почему не любила-то? Вот дура, так дура! Ведь я же и заботилась о нем. Рубашку
постираю, выглажу. Он любил чистым быть – на улице грязь, а он как посуху пройдет. Со
стороны посмотрю – эх, мужик-то какой – высокий, красивый! А не любила. Все казалось,
что не мой. Не мой, и все тут. Все первого помнила, который утонул, от которого Кольку
родила. Ребятишки подросли, и он сам уехал из деревни. А когда уже стариком умирать
собрался, попросил, чтобы меня телеграммой вызвали. Сидела я около него двенадцать дней.
Всю жизнь с ним вспомнили, уж и говорить-то не о чем, а он все не умирает. Я измучилась
вся. Мне надо бы картошку копать, мы тогда ее помногу садили. Я и уехала. Утром уехала, а
вечером он умер.
Нина Афанасьевна замолчала и продолжала сидеть грустно, едва заметно покачивая
головой. Она не договаривала всего, о чем думала. Давно уже не могла она понять, почему ее
дети вышли такими разными. Колька, который в сорок четвертом году, девятнадцатилетним,
сгорел в танке, был веселым и добрым. А остальные – скрытные, угрюмые, не считая разве
что Тамарки, но и ту тоже не сразу разберешь. Почему так – и мужья оба хорошие, и она
одной и той же бабой была, а такое различие? И лишь совсем недавно старуха догадалась,
что виновата все-таки она сама. Виновата в том, что детей рожала без любви. И вот теперь
эта угрюмость, какая-то несчастливость будет передаваться после нее, как по цепочке. И в
любимой внучке Наденьке это уже есть. Она тоже как бы вне любви родилась.
Нелегко было старухе от таких открытий. И никому не расскажешь – никто не
поймет…
Николай поднялся, скрывая лицо, подошел к окну.
– А как там дед-то сто лет? Все на лавочке сидит? – спросила она.
– Да что может с ним случиться, – беспечно ответил он. – Так же сидит, дежурит, – и,
обернувшись, повторил громче: – Так же и дежурит, говорю, сидит.
"Весь день сегодня вру, – подумал Бояркин, – но как тут не соврешь – ей нужна какая-
то вера. Уж лучше бы она в бога верила… А что если вера в загробную жизнь – это
своеобразное интуитивное предвидение будущего восстановления? Что если народная,
массовая интуиция (с какой бы иронией не относились мы сейчас к этому слову) все-таки
существует? В наше время становится все более понятной великая взаимообусловленность
всего на свете. Одна деталь мира включает в себя весь мир. Осколок разбитой бутылки может
рассказать не только о том, какой была сама бутылка, но и то, какой была история
человечества до того, как бутылка разбилась. Даже в душе одного человека можно разглядеть
весь многовековой опыт человечества со всеми его противоречивыми философиями и
верами; каждый человек в зависимости от обстоятельств может стать и святым, и фанатиком,
и убийцей, и распутником, и проповедником платонической любви.
А не существует ли в мире еще более обширной соподчиненности? Не находится ли
уже в современном человечестве, как в маленьком осколке, программа всей общей
миллиарднолетней истории человечества? И не находится ли тогда вся мировая гармония,
включая и наше будущее, в одном человеке? Может быть, именно этим объясняется то, что
человек всегда фантазирует о том, что, в конце концов, осуществляется?
Восстановление просто обязано быть. Да ведь если его не произойдет, если мой дед,
убитый в сорок втором году в маленькой деревушке под Ленинградом, не узнает, в конце
концов, о Победе, за которую он погиб, то ведь это будет такая чудовищная
несправедливость, что перед ней вся Вселенная не стоит ничего. С нравственной точки
зрения каждый человек имеет право быть бессмертным. Смерть пугает его не столько
инстинктивно, сколько нравственно, потому что делает жизнь бессмысленной".
…Валентина Петровна снова приготовила капусту, а гарниром к этому гарниру
отварила лапшу. Она налила зятю водки, но Николая замутило от одного запаха. Он был
голоден и ел, не замечая вкуса. Чтобы не молчать, теща принялась выкладывать
редакционные сплетни. В маленькой редакции сплетни были совсем мелкие, но Валентине
Петровне казались важными. Потом, опережая вопрос зятя, она сообщила, что своего мужа
выгнала.
– Его ведь тогда не клиенты из мед вытрезвителя поколотили, – сказала она, – а
хулиганы. Потребовали кольцо с руки. Он решил защищаться. Ну, отмутузили его и кольцо