каждом пласте будет, как говорится, всего понемногу, но зато это будет очень прочное,
объемное соединение. Весь курс школьного образования, таким образом, разделится на ряд
последовательных, отдельных, законченных кусков материала, усваивая которые ученики
будут гармонично расширять свое представление о мире. Для подобного обучения
потребуется единый школьный учебник, разделенный на классные тома, а каждый урок,
возможно, будет проводить бригада преподавателей или один специально подготовленный
преподаватель.
Этот способ преподавания подразумевает и естественное, как бы "невольное"
воспитание. Гармоничное осознание мира имеет и прямой нравственный эффект, потому что
неизбежно рождает потребность увидеть в этой осознанной гармонии свое место. А что это,
как не высоконравственная потребность?
Идеальное же образование будет возможным при существовании индивидуального
дифференцированного учебника для каждого ученика. Этим, наверное, займется специальная
машина, обладающая суммой знаний о мире. В нее будет вводиться программа какого-либо
ученика: его природные задатки, информация об особенностях памяти, нервной системы и
так далее, а машина будет выдавать для него индивидуальную образовательную программу.
Понятно, что создание такой машины и таких программ потребует усилий многих
институтов, академии художеств, медицинской академии, консерватории, многих педагогов,
писателей, философов, психологов, кибернетиков и так далее. Но иначе нельзя. Сейчас, в
конце века, основная духовная и даже жизненно важная проблема человечества состоит в
осознании каждым человеком своего места и своей позиции на Земле и от педагогики тут
зависит очень многое…"
Далее у Бояркина шла детальная, конкретная разработка этих его главных положений,
предполагаемые подступы к "идеальному образованию".
Николай прочитал переписанное и, свернув тетрадь трубочкой, некоторое время сидел
раздумывая. Потом швырнул тетрадку на окно и стал собирать в рюкзак чистые рубашки,
теперь уже с коротким рукавом.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
ГЛАВА СОРОК ДЕВЯТАЯ
В тот день, когда Бояркин вернулся в Плетневку, недельный срок, назначенный Дуней,
окончился. Они встретились вечером у старого стога за огородами. Николай соскучился, и,
когда Дуня пришла, он прижал ее к себе. Днем, когда Бояркин трясся в автобусе, стояла по-
настоящему летняя жара, и теперь ему показалось, что от Дуни пахло молоком, сухой пылью
и самим солнцем. Николай, сразу, словно внутренне распрямившись, зажил в сфере ее
излучения. О своих недавних городских телефонных страданиях он забыл. Казалось, это
было очень давно и как будто не с ним.
– Слушай-ка, Коля, помнишь, ты говорил про мой комплекс неполноценности? –
сказала Дуня. – Так как же мне от него избавиться, а? Я сейчас только об этом и думаю.
– А ведь я что-то твоей скованности больше не замечаю, – с удивлением сказал
Бояркин. – Может быть, ее и не было совсем. И комплекс твой мне, наверное, просто
почудился.
– Нет, не почудился, он существует. Это только с тобой я такая свободная – ты же мой
друг. Так что же мне делать?
– По-моему, самое трудное уже преодолено, потому что ты начала думать. Теперь
только думай и думай. А дневник ты ведешь?
– Да так… – сказала Дуня, смешавшись, – пишу, но не очень… Да еще боюсь – вдруг,
кто найдет.
– Ты боишься, что кто-нибудь узнает о твоих недостатках?
– Конечно, будут ведь смеяться…
– Это плохо, что ты боишься. Победа над недостатками как раз с того и начинается,
что ты перестаешь их бояться, с того, что решишься их не скрывать. От спрятанного никогда
не освободишься… Ну, как? Достаточно морали или продолжать?
– Достаточно, – сказала Дуня, положив голову на его плечо, – я постараюсь не
бояться… насколько хватит смелости.
– Ты завтра не пойдешь отмываться от меня? – спросил Николай.
– А завтра не банный день… В этот раз ты меня мало вспоминал. Я это чувствовала.
– Но все же вспоминал… Почему-то твое лицо не держится в памяти. Обычно так
бывает с лицами всех дорогих людей. Это для того, чтобы с родными хотелось чаще
видеться. Наверное, тем, что забываешь ты чье-то лицо или нет, можно определить,
необходим тебе этот человек или нет.
– Ну-ка, постой, постой, – сказала Дуня.
Она отвернулась к темнеющему дереву и, проверяя себя, вспомнила лицо Бояркина:
"У него красивые губы, реснички светлые на кончиках, немного посветлевшие от солнца
брови и усы". Она увидела это лицо ясно, как на фотографии. Очень хорошо вспомнилось и