в секунду! (Какой вселенский ветер обвевает наше лицо!) Но только и Земля – наша планета
– не была безмолвной, ведь каждую минуту ее население увеличивалось на сто пятьдесят
шесть человек. Планета все еще рождалась и в бездонной звездчатой пропасти пространства
неслась с жизнеутверждающим криком деторождения… Все это было на самом деле. Все это
есть каждую минуту. "Глаза мои видят, я все чувствую и ощущаю".
У него начиналась новая жизнь, с новыми людьми, а "старые" люди терялись, и
Бояркину об их судьбах будет уже не суждено услышать. Никогда не узнает он, например, о
том, что Алексей Федоров – человек, очень сильно повлиявший на него, неожиданно умрет
через восемь лет. Возвращаясь с работы, он купит кружку кваса около желтой бочки,
поднесет ее к губам, еще кивнет, здороваясь с кем-то, и вдруг рухнет на асфальт. Врачи
сначала не смогут определить причины смерти этого крупного, вполне здорового, седоватого
мужчины. А потом, при вскрытии, у него в области сердца обнаружат маленькую пулю
немецкого производства. Но, объясняя причину смерти, эта пуля вызовет еще большее
недоумение: как смогла она долететь до человека, которому и по возрасту не подходило
видеть войну?
Бояркин же, часто вспоминая его, всегда будет думать, что Алексей, конечно же, живет
и просто затерялся где-то в живом людском океане.
Проводница в светлом фартуке только что принесла чай, и Николай, бросив в него
кусочки сахара, сидел, помешивая, и стакан звенел в серебристом подстаканнике.
– Давай, сынок, я тебе чай-то подбелю, – сказала ему старушка, севшая недавно на
какой-то маленькой станции, – у меня молочко хорошее, от своей коровки.
– Забелите, – согласился Бояркин.
Старушка была старенькая, с темным, изборожденным морщинами лицом.
– В гости или к себе? – поинтересовалась она.
– К себе, бабушка, к себе.
– Погостил?
– Погостил. Где я только не побывал… Досыта нагостился.
Они разговорились…