пересесть на другой автобус, и поехал в незнакомый район города. Он сидел рядом с
красивой женщиной, чувствовал локтем ее упругость, но, самое главное, видел, что она
притворяется дремлющей и не отстраняется от него. На конечной остановке, когда ехать
было уже некуда, они познакомились. А когда дошли до ее подъезда, и возникла заминка, она
вдруг вспомнила, что, уходя, не выключила газ. Обеспокоенные, они вбежали на третий этаж,
но газ, слава богу, был выключен. Тогда его включили и сварили крепкий кофе.
Рано утром по дороге на работу (хорошо, что пропуск оказался в кармане) Бояркин
пытался понять самого себя. Смысл автобусных прогулок объяснился. После Нины,
проводницы поезда, в котором он возвращался со службы, у Бояркина была еще одна
женщина во время учебы в институте, и теперь, думая об этих случаях, он удивлялся тому,
что, зная наперед, как это подло, он, тем не менее, действовал. Действовал с удовольствием и,
более того, даже не пытаясь справиться с собой. Ему было даже интересно как парализуется
его воля – до какого-то момента она еще есть, а потом вдруг пропадает. Этот момент даже
незаметен. И тогда в ход идет все: способности, таланты, силы, все доброе, накопленное в
душе. Так как же оставаться чистым? Как справляться с собой? Видимо, только одним
способом – только научившись чувствовать тот незаметный момент, за которым воли уже не
существует. Не подходить к нему. Но как? Только увлекаясь, только работая. А зачем,
спрашивается, оставаться чистым? А затем, что чистота – залог душевного здоровья. Будешь
здоров сам, будет потом когда-нибудь здоровая семья, будет счастье.
Вернувшись с работы в квартиру дяди, Бояркин пошел в ванную. Он стянул через
голову рубашку и, увидев в зеркале собственное лицо с взъерошенными волосами, плюнул в
него. Потом, сидя голым задом на краю холодной ванны, он немного подумал, стер плевок,
искупался, надел чистое. Потом немного почитал, и когда стало темнеть, отправился на
автобусную прогулку, хотя никакой усталости в голове на этот раз не чувствовал.
* * *
Еще раньше дядя познакомил его с соседкой Лидией, когда они случайно столкнулись
во дворе. Никита Артемьевич поспешно представил их друг другу и ушел.
– Что вы преподаете? – спросил Николай соседку, невольно выдавая некоторую
осведомленность о ней.
– Литературу, – сказала Лидия.
– И вам нравится это?
– Предмет как предмет, – ответила она. – Но, вообще-то, сейчас трудно работать в
школе.
– Да, да, – с удовольствием подхватил Бояркин. – По-моему, литературу преподают не
так. Ее почему-то преподают как начало науки, а надо бы – как искусство.
– Верно, – согласилась Лидия. – Сейчас об этом много говорят.
– Жаль, что в литературе я соображаю не много, – признался Бояркин. – Иной раз мне
даже кажется, что чтение вообще бессмысленно: ведь потом почти все забывается.
– Не думаю, что все, – возразила Лидия. – Память остается не в уме, а в душе. При
чтении настоящей книги душа вместе со всеми ее эмоциями учится дышать. Она то
сожмется, то расправится, то упадет, то взлетит. То есть память о прочитанном становится
умением души. Собственно, то, что ты представляешь собой в каждый момент, – это уже и
есть память о прочитанном.
"Какая она умница", – с радостью подумал Николай, удивляясь теперь тому, что Лидия
носит короткие юбки и стрижется, чуть ли не под полубокс. Свою мудрую мысль она
высказала как бы мимоходом, словно самую простую из своих мыслей. И говорила она с
каким-то спокойно-печальным выражением, которое было естественным и, видимо,
привычным для ее симпатичного, мягкого лица.
Отношения с Лидией сразу стали по-дружески прямыми и ясными. Ей было двадцать
семь, и свою жизнь она пыталась устроить (правда, не особенно старательно) уже не
эмоциями, а рассудком. Она умела спокойно улыбаться, терпеливо выслушивать, изредка
кивая головой. Все было хорошо, но Лидия курила, а рядом с этим все ее достоинства не
значили ничего. Для Бояркина она сразу стала представительницей типа антиженщин, к
которым можно прекрасно относиться, болтать с ними, о чем угодно, понимать и даже быть
понимаемыми ими, но которых почему-то невозможно полюбить.
Как-то, уже перед концом учебного года, Бояркин, забежав к Лидии, чтобы пригласить
в кино, застал ее за составлением планов. У Лидии был очень усталый, вялый вид.
– А все-таки эти планы такая дикая бюрократическая формальность, – сочувственно
сказал Бояркин и остановился на полуслове, потому что Лидия привычно кивнула, но уголок