уже видел ее когда-то, но не обратил внимания, потому что не было в ней ничего
необыкновенного.
Наденька, завертев головой, нашла его и стала смотреть не отрываясь, словно
показывая, что с ним знакома именно она, а не кто-то другой. Двадцать минут до кинотеатра
связь между ними поддерживалась только глазами, и Николаю показалось, что если бы они
стали смотреть в разные стороны, то в конце пути "раззнакомились" бы и, забыв друг о друге,
сошли на разных остановках.
После кино они долго бродили по скверу, потом поужинали в столовой и приехали в
центр города, к вечному огню. Сюда обычно после регистрации подъезжали на "Волгах" с
цветами новобрачные. Ничего не объясняя, Николай надеялся, что, хотя они приехали сюда в
переполненном автобусе, без цветов и без фотографа, Наденька все поймет.
Они долго сидели на скамейке, издали глядя на отрывающиеся от горелки голубоватые
язычки пламени. У Бояркина закрывались глаза, он клевал носом; из-за ночи без сна два дня
соединились для него в один – длинный и утомительный. Ему хотелось уже просто
побыстрее со всем покончить.
– Ну что? – сказал он Наденьке, сам не понимая, что хочет спросить.
Беспомощно улыбаясь, Наденька посмотрела на него. Николай подумал, что она
чувствует этот ответственный момент, и пожал ей руку.
– Да, кстати, – вспомнил он через минуту, – у тебя кто-нибудь был? Ну, ты понимаешь,
о чем я спрашиваю.
Наденька опустила голову. Вопрос словно сковал ее. Этого-то вопроса она и боялась.
Еще в десятом классе Наденька дружила с одноклассником и соседом Вовкой Барабановым.
Он давал ей списывать задачи, заигрывал иногда очень нахально, начитывал из книг кое-
какие волнующие отрывки. После школы Вовка поступил в военное училище и когда,
возмужавший и более решительный, приехал на каникулы, то заигрываниями уже не
обошлось. Произошедшее не заставляло Наденьку мучиться, потому что не показалось
приятным, а испугаться пришлось позже. Об аборте не узнал никто. Матери она сказала, что
поехала погостить к тетке Тамаре. Валентина Петровна не могла этого проверить, потому что
была в ссоре с сестрой еще из-за обмена квартир и перевоза парализованной матери в город.
Возвратившись через три дня из больницы, Наденька пожаловалась, что умаялась за дорогу и
подробно рассказала о теперешней жизни тетки Тамары, о том, как в первый день они пили
на кухне чай со смородиновым вареньем, которого в этом году она наварила очень много.
– Уж матери-то не могла варенья отправить, – сказала Валентина Петровна.
– Она предлагала, да я отказалась, тяжело, говорю, везти…
– Ну и правильно, – одобрила мать, – нужно нам ее варенье.
Наденька тогда впервые обманывала крупно и с удивлением обнаружила, насколько
выгодно говорить не то, что было. Хуже от этого никому не стало, но и ссоры, которая
казалась неминуемой, не произошло.
Другой Наденькин мужчина подъехал на старом "Москвиче" и распахнул дверцу,
когда вечером она стояла на пустой остановке. Потом, встречаясь с ним днем, они выезжали
за город на природу. Через месяц, когда стало холодать, она надоела тридцатилетнему
владельцу подержанного "Москвича", и он как бы невзначай обмолвился о жене и о дочке.
Наденька почувствовала себя злодейкой, разбивающей семью, отрывающей отца у такой же
девочки, какой была сама, и отказалась от встреч. Этим решительным поступком она
гордилась.
Бояркину, однако, не суждено было знать этих эпизодов. Он долго сидел неподвижно,
глядя под ноги и мучаясь неловкостью за свой вопрос. Главное, по тягостному молчанию
Наденьки он уже все понял.
– Ну, так как? – все же уточнил он, подняв глаза.
Наденька сидела не шевелясь, положив длинные худые руки на колени. Голова ее
погрузилась в плечи, по щекам катились слезы, но не было ни всхлипа. Бояркин понял, что
она покаянно отдается на суд и покорно ждет приговора. Но если он сейчас рассердится, то
она встанет и уйдет, как ушла когда-то Анна от Никиты Артемьевича. Понял Николай и то,
что рассердиться сейчас – значит, удобно увильнуть, отказаться от своих слов и тем самым
сознаться, что с самого начала его идея не была достаточно прочной. Нет, уж если
принимать, так принимать все.
– Как это случилось? – спокойно спросил Николай. – Расскажи, чтобы у меня потом
никогда не возникало вопроса. Чтобы раз и навсегда.
Он стал смотреть сквозь акации на улицу, по которой проносились автобусы со
светлыми квадратами окон, на светящуюся почему-то оранжевую рекламу рыбного магазина.